Отдай, детка! Ты же старшая!

Принесенный легкий перекус тесного общения Истомина и Резенской почти не прервал. Наоборот, их разговор за чашкой самого обычного пакетированного чая с серьезного плавно перетек на странную детскую литературу. Они с таким упоением, перебивая друг друга, вспоминали перлы из книжки под странным названием «Манюня» Наринэ Абгарян (это имя Даринка запомнила уже в конце разговора, пообещав себе клятвенно, что по возвращении прочтет этот кладезь великолепных жизненных ситуаций и отличного юмора), что Горянова, забыв тщательно скрывать свой интерес к разговору, даже высунулась из-за плеча Резенской, чтобы лучше слышать их необыкновенно занимательный диалог. Несколько раз она ловила на себе открытый, теплый, немного ироничный, но явно заинтересованный взгляд Истомина и реагировала совсем не так, как обычно. Она ему улыбалась. Да и как тут не улыбаться, если перед тобой совсем не чопорный, а какой — то свой, понятный, невероятно помолодевший за этот час мужчина, в котором теперь Даринка наконец рассмотрела и приятные, с легким оттенком прибалтийского колорита черты лица, и подтянутую спортивную фигуру, и ум, и сквозившее во всем облике чувство собственного достоинства.

В какое — то мгновение ее молчаливо — заинтересованное присутствие в разговоре стало заметным настолько, что Резенская и Истомин прервались и перевели на Даринку вопросительные взгляды.

— Ну, ребята, вы такие! Просто! У меня нет слов! — не сдержала Горянова восхищенного вздоха. — Это ж надо, столько знать! А вашу Абгарян приеду и прочитаю!

Резенская прыснула:

— О, как Вас прорвало, Даринела Александровна, и двух часов не прошло! Только у нее про Манюню уже целых три тома написано. Осилите? Чай не проект и не договор!

А Истомин ничего не сказал. Опустил глаза и улыбнулся краем губ как — то так, мудро что ли, нет, наверное, понимающе, хотя тоже нет, скорее всего и то, и другое, но смачно сдобренное невысказанной лаской …

А самолет между тем уже заходил на посадку. Сплотившаяся компания расставаться по прибытии не захотела. Истомин утащил девчонок с собой во встречавшую его машину, а потом плавно перетянул в свой номер в шикарном отеле, находившемся в пяти минутах ходьбы от Эрмитажа. Решено было вместе пройтись по Питеру в свое полное удовольствие. У Истомина день тоже был свободен, важная встреча должна была состояться только в семь. Из комнаты он вышел уже не в костюме, а в джинсах и простом пуловере (цепкий горяновский глаз сразу оценил пятизначный ценник такой простоты). Побросав ненужное в номере и добавив еще к верхней одежде легкие головные уборы, они выбрались в город.

Питер часто в ноябре встречает своих гостей промозглостью и холодным невским ветром. Но сегодня, сегодня было удивительно. Наверное, единственный солнечный день суровой северной осени. Легкий мороз и приветливое тепло — все, как у Пушкина, но только без сугробов!

Дворцовая площадь, Александрийский столп, Триумфальная арка, тихие шаги по спешащему куда — то Невскому, переход на другую сторону и Казанский собор, приведший Даринку в эмоциональное исступление. Привыкшая к золоту и малахиту, она впервые видела черно — серые колонны и странное, невероятно сдержанное убранство, ни на что не похожее, величественное, от которого веяло настоящей силой. Намоленное место. Да!

И снова Невский. А вот поворот и набережная грибоедовского канала, и шаги направо, и Лиличка уже читает Ахматову, стоя у «Бродячей собаки»:

Все мы бражники здесь, блудницы,

Как невесело вместе нам!

На стенах цветы и птицы

Томятся по облакам.

Ты куришь черную трубку,

Так странен дымок над ней.

Я надела узкую юбку,

Чтоб казаться еще стройней…

Истомин с Горяновой откровенно любуются Резенской, такой одухотворенной, такой нежной, такой сдержанно- питерской сейчас.

Рядом Русский музей. Но Горянова не хочет сейчас отделяться от компании. Даже ради Ларионова и его Венеры. Они идут дальше, поворачивая немного и подходя к Михайловскому замку. И Лиля, вспоминая нечастного императора Павла, рассказывает, что дух убитого императора до сих пор пугает и религиозных людей, и атеистов. «Обычно, — говорит она немного театрально, и взор ее темнеет, — он приходит ровно в полночь. Павел стучит, смотрит в окно, дергает шторами, скрипит паркетом… даже подмигивает, вселившись в свой же портрет. Некоторые посетители видят даже свет от сияния свечи, которую дух Павла несет перед собой».

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ Истомин не сводит с Резенской глаз. Да и как их можно сейчас оторвать, если она прекрасна? Раскрасневшаяся, полная спокойствия и света, кажется, что она знает о Питере все. Смешные, горькие, страшные и просто человеческие истории, связанные почти с каждым домом, что встречаются у них на пути, вылетают из ее уст с невероятной скоростью…