Отдай, детка! Ты же старшая!

Но все равно ее хватило ровно до кровати. Уже в дверях, небрежно, чего Горянова раньше не допускала, она бросила свое дорогущее пальто и, снимая на пути в спальню брюки, пиджак и шелковую блузку и неровно вешая на ближайший стул, завалилась спать.

— Меня не кантовать, при пожаре выносить первой, — строго дала она указания растерянному Ивану.

Он действительно сначала пытался ее будить. Но когда женщина реально хочет спасть, а не притворяется, то она спит, и никакие там поглаживания, покусывания, вылизывания и настойчивая рука, не скажем где, не способны ее разбудить. Ванечка, потрудившись немного, расстроенно вздохнул, укрыл Горянову и, подгребая ее к себе, обнял поперек своей родной тяжелой рукой.

И все было бы хорошо, но… Но Дарина проспала всю субботу целиком. Уже вечером, встав, чтобы справить естественные нужды и выпить воды, она хмуро и хрипло сказала расстроенному и настороженному Ивану:

— Завтра едем к Вере Григорьевне!

Вера Григорьевна, бабушка Ивана, добрая женщина со стальным характером, которая вырастила внука, жила в семидесяти километрах от города в деревеньке со смешным названием Крутое. Когда — то это было большое село, а сейчас… несколько десятков старых, подлатанных домиков. Ей было уже глубоко за семьдесят, но ее фигуре и волевой стати могла отдать должное неувядающая Джейн Фонда. Ровная и сухая, неутомимая Вера Григорьевна с утра уже занялась обрезкой своего яблоневого сада в пятнадцать старых деревьев. Когда Даринка и Иван, вставшие с рассветом, чтобы успеть на первую электричку, подходили к дому, она эту работу уже закончила и лишь стаскивала обрезанные ветви в центр сада, чтобы потом крупные распилить и убрать, а мелкие тоже приготовить для розжига: Вера Григорьевна крайне редко включала отопление, предпочитая зимой греться по- старинке, углем.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ — Ваничкя, Дарушечкя! — всплеснула она руками, бросая дело и спеша навстречу. Обцеловала каждого в обе щеки, привела в дом, который всегда поражал чистотой, белизной накрахмаленных шторок и рушника у иконы, стойким запахом ванили и земляничного варенья.

— Вера Григорьевна, Вы сегодня уже пекли что — нибудь? Пахнет вкусно! — улыбнулась Дарина, входя в горницу.

— Нет ишшо! Токи поставила! Как знала, что приедетя! Тесто ужо два раза подбивала. Скоро ставить буду. Ванюш, печку мне истопи!

— Мам! Давай на газе приготовишь. Это ж проще.

— Хляди, какой выискалси! Прошше! Это ты там у городе своем прошше делай, а я и так сподоблюсь, чай не бязрукая! Да мне вона твоя Дарушка помогнёть. Да?

Даринка кивнула: мол, конечно, помогу. Иван, едва переодевшись в рабочее, пошел растапливать печь и выполнять мужские дела, которые его ждали еще с прошлого раза, а Горянова уже скинула курточку, оставшись в легком свитере и джинсах, сняла с крючка белоснежный, расшитый красной тесьмой фартук и засучила рукава:

— Я готова! Что делать, Вера Григорьевна, командуйте!

— Руки помой с дороги, помогальшица! А тама, что найдешь, то и делай! Рукам — работа, душе — праздник! Хош мне оконья вымой, а то заморозки обешали, а у меня всё руки не дойдуть. А как тесто подымится, там и пирожки лепить сядем. В две руки — работа споре!

Даринка решила помыть окна. Расположилась знатно. И увлеклась! Надраивая старые небольшие оконца, вычищая запавшую между потрескавшимися ставнями грязь, она снова погрузилась в размышления, не дававшие ей покоя. Она думала о том, почему сильные духом люди прогибаются под обстоятельства. Почему она сама в который раз прощает Эльке ее небрежение, проглатывает боль от того, что уже давно в сердце родителей нет для нее места. Что они любят ее по — привычке, как успешную, не доставляющую им забот дочь, которой можно при случае похвалиться. И почему родительская бескорыстная любовь так нужна ей? Почему она до ужаса боится разрушить остатки того тепла, что еще горят в их сердцах.

Несколько раз, проходя мимо нее, Вера Григорьевна бросала на Даринку внимательные взгляды. Потом села рядом, наблюдая, как сильно и яростно отдраивает Даринка очередное стекло и вычищает старую раму, меняя слишком часто воду, бегая то и дело из сеней в горницу.

— Что й ты сёдня, как угорелая, носишси? — начала она осторожно. — Сердце не на месте? Подойди — тко! Сядь! Гляну!

Даринка сначала не поняла, что хочет от нее Вера Григорьевна, но потом, сполоснув в тазе руки, вытерла их краем фартука, прикрыла оконную створку и села рядом на кровать, совсем рядом со старыми часами, сразу под железной цепью с маятником в виде огромной кедровой шишки.

А меж тем Вера Григорьевна охватила лицо Даринки двумя руками и всматривалась ей в глаза, в лоб, в губы, словно читала что — то… Но вот старая женщина отняла ладони и вытерла краем фартука уголки своих губ: