Отдай, детка! Ты же старшая!

Но яркий полдень со всей очевидностью смеялся над ней даже под одеялом. Окончательно осознав всю тщетность своих усилий, Даринка приняла волевое решение — выползти.

Прохладный пол холодил ноги, возвращая спокойствие и разум, пока босые пятки шарили по нему в надежде отыскать что — то теплое и пушистое. Но вот опять досада: один тапок явно ночевал не в комнате.

— Да что ж такое! — раздосадованно пробурчала Даринка и поплелась, как была — в пижаме и полубосой, — на кухню, где, судя по доносившимся звукам, сейчас явно обитал белокурый змей — искуситель провинциального разлива.

Тот самый змей, очаровательный до безобразия и в прекрасном настроении, в темно-синей борцовке, неизвестно откуда взявшейся и невероятно шедшей ему, колдовал, склонившись над плитой.

— Что это? С ума сошел! — мрачно рявкнула Даринка вместо приветствия, наблюдая, как безжалостный острый нож в руках этого пакостника карябает ее новенькую сковородку с керамическим покрытием.

— Проснулась? — восторженно встретил ее пышущий невероятной свежестью мажорчик, невозмутимо продолжая взбивать ножом прямо там, в многострадальной сковородке, измученный омлет.

— Это керамика! — запоздало ринулась отнимать Даринка из рук малолетнего гада орудие керамического убийства.

— А! — возмутился мажорчик, инстинктивно прикрывая шедевр своего кулинарного искусства. — Не подходи! Я тебе вообще — то завтрак готовлю…

— Нож отдай, гадёныш! Умудрился новую сковородку испоганить! — и Горянова решительно выдернула из его рук опасный предмет почти за лезвие.

— Осторожно! Порежешься! — искренне обиделся тот, на мгновение забыв про омлет и наблюдая, как Даринка с какой-то мрачной злостью смывает с ножа струей холодной воды яично — молочные разводы.

Когда она наконец воткнула нож в подставку и подняла на Германа строгий, осуждающий взгляд, тот надулся:

— У! Мелочная ты, теть, такая с утра! И обзываешься! И чёрствая! И невнимательная! Не оценила моего душевного порыва! Сковородку пожалела…

— Да она новая! — снова завелась Горянова, но Герман насупился, и девушка, махнув на горе — повара рукой, пошла приводить себя в порядок.

Спустя пятнадцать минут они завтракали в полной тишине. Мажорчик все еще дулся, и Горянова решила больше не подливать масла в огонь.

— Я вообще — то даже для мамы никогда не готовил! — вздохнул тот, когда последний кусочек довольно приличного омлета растворился в его молодой и наглой утробе. — А здесь решил проявить заботу и понимание… напоследок!

— Вкусный омлет, спасибо.

Тот от похвалы сразу посветлел и сверкнул искренней улыбкой в тридцать два голливудских зуба.

— А круто ты вчера…

— Не начинай!

— Почему? Весело же было! Там эти папкины дядьки вообще от тебя прифигели! — мажорчик рассмеялся, покачивая головой.

— Не начинай!

— Да что не начинать? Все было суперски! Ну, до тех пор, пока ты на сцену не полезла лобызаться…

Горянова застонала в две ладони, мгновенно прикрывших покрасневшее от нахлынувших воспоминаний лицо.

— Герман заткнись! И так тошно!

— Отходняк — закон веселой жизни! — довольно заметил тот и гаденько заржал. — Теть, а ты точно вчера ничего не принимала, пока я в туалет отлучался?

— С ума сошел?

— Нет, ну просто в обычной жизни ты сдержанная такая, а там вчера оторвой была, безбашенной! Вот я и уточняю… ты так танцевала, так песни орала… Может, тебе подсыпали что — нибудь в водичку, пока я отлучался?

— А что это за «папкины дядьки» там сидели? — решила перевести разговор Даринка.

— А? Так это…бате на неделе новое звание присвоили, так вот они с народом и отмечали. Уж очень Лев Борисович «Чижа» уважает…

— Там твой отец был? Час от часу не легче…

— Ага! Он когда меня с тобой увидел, ну, это, когда я тебя со сцены стаскивал, он потом мне сразу эсэмэску прислал, чтобы я незамедлительно домой возвращался. От тебя сплошная польза, теть!

— А тогда почему ты здесь?

— А я отбился до сегодняшнего обеда. Пообещал тебя сначала в адекватный вид привести… Слушай, теть, у тебя вчера так глаза горели, словно ты под кайфом…

— Под кайфом? — Даринка слабо дернула уголком губ. — Знаешь, Гер, — вдруг решила признаться она, — а я и чувствовала себя необычно, словно в дурмане. Так здорово там было! Это впервые со мной, представляешь?! Я вообще рок никогда не любила, никогда не слушала, а тут… Словно и не я это была, а кто — то другой…

— Я заметил… — он снова хмыкнул. — И половина эмэвдэшников нашей области тоже…

— Да хватит меня подкалывать, чудовище малолетнее! — неожиданно тепло сказала она, с трудом удерживая рвущуюся улыбку, и вдруг протянула руку, в неосознанном жесте нежно растрепав его белокурую челку.

— Тёёёёть! Чего это тебя на нежность потянуло? А?!

— Не знаю… Просто подумала, что за эти три дня с тобой я прожила словно целую жизнь, яркую, интересную, непредсказуемую… Спасибо тебе…

Мажорчик наклонился вперед: