Отдаю свое сердце миру

– Мы обсудили общую стратегию и составили план с миссис Ходжес. – Миссис Ходжес – преподаватель по бизнесу и консультант по программе DECA[39] в школе Рузвельта. – Она подчеркнула необходимость публичного освещения, и Оливия уже вовсю этим занимается. Эшли Начес из школы Венатчи – только первая, с кем связалась Оливия, и она загорелась идеей интервью с тобой.

Аннабель стонет.

– Малк! Что тут вообще можно сказать?

– Что можно сказать? Ты шутишь?

Аннабель чувствует, что ей уже нехорошо.

– Я не хочу заниматься самопиаром. Ты же знаешь, как я к этому отношусь. – На нее обрушивается лавина воспоминаний. Новости. Репортеры, пресса. Дни, когда она не могла выйти из дома, даже при желании. Дни, когда надрывался телефон, пока его не отключали.

Прекрати!

– Аннабель. Это «Горн Пурпурной Пантеры». Это не CNN[40].

– Малк, я не могу.

– Можешь. Придется. Все это слишком серьезно и касается не только тебя.

– Черт возьми! Ладно.

– Тебе придется зарегистрироваться на офи…

– Я же сказала: ладно! Что-нибудь придумаю.

Малкольм – не только гений; у него есть трудолюбие и адское терпение, как у черепахи, пересекающей пустыню. К тому же он ее друг.

– Мы с мамой собираемся тебя удивить завтра, в твой день рождения. Я знаю, как ты ненавидишь сюрпризы, так что хотя бы изобрази удивление.

Он любит ее. Зря она огрызнулась на него.

– Спасибо, придурок.

– А ты не будь идиоткой.

Аннабель вслушивается в его сосредоточенное дыхание на другом конце трубки.

– Я тоже тебя люблю, – говорит она.

* * *

Хотя почти весь день она провела в одиночестве, ей и сейчас хочется побыть одной. Она рада, что со звонками покончено. У нее даже нет желания заглянуть в социальные сети, посмотреть, чем заняты ее друзья. Мир в прошлом. По крайней мере, тот мир временно исчез, и она находится в другом мире – истинно настоящем, где все идет своим чередом, что бы ни происходило в шумной и бойкой современности. Там могут вершиться великие и мелочные дела, в то время как здесь бобры до сих пор таскают за собой палки. Здесь все устроено по разумному плану, неизменному на протяжении многих эр.

Она снимает с себя вонючую одежду, споласкивает ее и развешивает сушиться. Она заходит в душевую кабину. Ну, это что-то вроде душа… насадку надо держать над головой. Теплая вода стекает вниз.

И вдруг – о, черт, черт, черт! – теплая вода стекает вниз, все в порядке.

– Йо-о-о!

У нее вырывается дикий вопль, больше напоминающий визг кролика, попавшегося в лапы к орлу. Она отводит шланг в сторону, как будто из него хлещет кислота, чувствует сильное жжение в спине – на уровне, где застегивается бюстгальтер; на шее, где трется бирка; под грудями, по бокам, где проходят швы рубашки.

Днем она не замечала никаких следов. И сейчас оглядывает тело сверху вниз. Натертости на коже пока даже не видны, но они проступят завтра. О чем она думала, когда надевала просторную рубашку, тем более хлопковую? Теперь кожу саднит в тех местах, где о нее терлась и терлась ткань.

Она вытягивает голову как можно дальше вперед, чтобы вымыть обкорнанные волосы, но стоит только капле воды упасть на шею в том месте, где кожа соприкасалась с биркой, как занимается пожар.

– Ой-ой-ой!

Она осторожно выходит из кабинки. Легкими похлопывающими движениями промокает кожу полотенцем. Лодыжки тоже горят, но не так сильно, как накануне. Ее тело в огне. Она сама – сгусток ран: свежих, старых, на разных стадиях боли и заживления.

Интересно, сможет ли она когда-нибудь почувствовать себя исцеленной?

Наверное, таким вопросом хотя бы раз в жизни задается каждый человек.

Она забирается на свою койку. Осторожно – ой-ой-ой – накрывает себя простыней. Потом ставит будильник, но кладет телефон экраном вниз. Она не осмеливается смотреть на часы. Невыносимо видеть, как цифры бегут вперед: от пяти к шести, от шести к семи, от семи к восьми. Одиннадцать минут до полуночи.

Если она поднимет взгляд, то увидит, что время неумолимо приближает тот день, когда ей исполнится восемнадцать. Ужасный день, когда она станет еще на один год старше.

9