– Зато я понимаю! И очень хорошо понимаю. Ты хоть представляешь себе, сколько молодых женщин пережили… ну, если не совсем то же, что и ты, но что-то вроде этого? Кто столкнулся с насилием и чьим-то желанием контролировать их или заставить молчать! Бессилие через запугивание! Разве этим женщинам
– Я не хочу быть ничьим голосом. Я еще даже слова никому не сказала. Какой университет? Я не умею разговаривать со студентами.
– Еще как можешь. Каждый день, двигаясь дальше, ты что-то говоришь. Ты говоришь, что
– Если бы ты увидела меня сейчас, то поняла бы, что я не в силах выполнить то, о чем ты просишь. Только двести шестьдесят пять человек сумели пересечь страну бегом. Да кого я обманываю? Я не могу. У меня нет силы воли. Я не могу никому ничего сказать. Я не знаю, что вообще
– Аннабель, просыпайся!
– Почему я это делаю… Не потому, что хочу что-то сказать или доказать. Это нужно
– Вот именно! Это людям и нужно. Ты не посылаешь очередной гребаный месседж, который просто утонет в море болтовни. Ты не из тех, кто говорит, говорит, говорит. Боже, я так устала слушать эти бесконечные разговоры! Ты не говоришь, ты делаешь. Ты честна перед самой собой и просто двигаешься вперед. Ты больше не зависаешь в прошлом, понимаешь?
– Тебе надо выступать с речью. Ты почти заставила меня подняться и аплодировать стоя.
– Ура! – кричит Оливия.
Зак снова на линии.
– Ты будешь в «Мэджик Уотерс» через две недели, одетая в футболку «Бег за правое дело». Через семь недель ты в Питтсбурге, где выступаешь перед студентами. И не говори потом, что мы не предупредили тебя заранее. У тебя семьсот миль впереди, чтобы придумать, что сказать.
– Что за университет?
– Карнеги – Меллона.
Она бросает трубку.
23
Проблема в том, что слишком часто она совершала те или иные поступки только потому, что не хотела разочаровывать людей. Возможно, если бы она сказала «нет» и стояла на своем, сейчас вместе с классом готовилась бы к выпускному балу, заказывала мантию и академическую шапочку, мама снимала бы все на телефон, Малкольм норовил бы примерить форму выпускника, а она кричала бы, чтобы не вздумал измять отутюженную одежду.
Вместо этого она валяется на верхней полке фургона, немытая, дурно пахнущая, в животе урчит, но при мысли о еде тошнит, перед глазами тот олень, плоть и кровь…
Она поворачивается на другой бок и натягивает одеяло до подбородка. Нет, это уже слишком. Дедушка Эд зависает в ноутбуке. Она слышит быстрый перебор клавиш.
Она мысленно обращается к доктору Манн. Силится вспомнить то, что раз за разом повторяет доктор. «
В это трудно верить. Потому что, если бы только она была более последовательной и уверенной… Если бы только держала дистанцию, которую установила после того, как перестала подвозить Хищника до дома… Если, если, если…
Закрывая глаза, она видит себя: спокойную и собранную после того разговора. На душе легко. Она снова приветлива и дружелюбна с Хищником. После урока литературы он идет вместе с ней к ее шкафчику, хотя его шкафчик в другом конце раздевалки. Они жалуются друг другу на жестокое домашнее задание: сравнительно-сопоставительный анализ речей Соджорнер Трут[100]
и Вождя Джозефа[101]. Они шутят и смеются над тем, как Эмили Йю вечно тянет руку, чтобы показать себя всезнайкой.За обедом Хищник занимает ей место, и она садится рядом с ним. Он разворачивает свой сэндвич.
– Фу, лук! – Она морщит нос от мерзкого запаха.
Он вспыхивает:
– Знаешь, я на твоем месте попридержал бы язык. – Голос выдает его бешенство. Дергается мышца на щеке.
– Извини, – говорит она. – Я просто пошутила. – Но он замолкает. Она готова провалиться сквозь землю. До нее доходит, что он слишком чувствителен к подколкам. Что ж, у каждого свой пунктик. Зак Оу ведет себя как ребенок, когда проигрывает в видеоигре.