Отдаленное настоящее, или же FUTURE РERFECT

— Отчасти. Книга, обещали, вскорости будет. А уж премии там, не премии… Бельмондо — это как получится.

— Заплатят хоть?

— Аванс дали.

— Давай, ты мне тогда и долг отдашь. А то сижу там у себя, без денег, на одной картошке…

— Давай, отдам. Поставь пока кофе вариться. Сырье — там, в прихожей, в пакете. Воду сам найдешь.

С этими словами Петяша быстро, пока Володька не успел запротестовать против впряжения его в общественно-полезный труд на благо прогрессивного человечества, пошел в комнату. Там он выдвинул ящик стола, где Димыч, как помнилось, должен был оставить полученные в издательстве деньги.

В ящике, поверх стопки купюр, лежала записка.

Коря себя за забывчивость — о записке ведь Катя тоже, помнится, передавала — Петяша развернул сложенный вдвое листок.

«Должен идти. Когда появлюсь, не знаю. Без меня ничего не предпринимай, постарайся из дому без нужды не выходить и не пускай никого. Приеду — объясню. Д.»

24

Петяша перечел послание еще раз, но от этого оно не сделалось вразумительнее.

Куда мог так внезапно исчезнуть Димыч, от которого, кстати сказать, уже уйму времени ни слуху, ни духу? Может, предполагается, что ему, Петяше, это известно, а записка была оставлена как раз на случай синдрома абстинентной амнезии? Чтобы наверняка донести хоть минимум информации…

Похоже на то.

А почему — из дому не выходить? Что такого страшного может случиться от этого?

Хотя — страшное-то именно случилось, стоило только за продуктами нос высунуть…

Выходит, Димыч что-то такое знал или предполагал? С чего, опять-таки? С каких, так сказать, этих самых?

А — что значит: «в дом никого не пускай»? Вот Вовка приехал… Что ж, на улицу его гнать? Ведь полгода не виделись!

В растерянности опустился Петяша на пол и сел так, облокотившись о выдвинутый ящик стола.

По твердому его убеждению, Димыч никогда ничего не делал зря. Шутить в подобном ключе он тоже не стал бы. Ну, на пару дней — это еще мо бы оказаться розыгрыш, но столько времени… Он же наверняка думал, что Петяша сразу, наутро найдет эту записку!

Впереди снова маячила черная, мутная неизвестность, и внутри, под рубахой, опять сделалось неспокойно.

Интересно, подумалось Петяше невесть с чего, это всякого человека неизвестность настолько пугает, или я один такой моральный урод? Вот, к примеру, история эта, с Елкой и Катей… Чем не признак морального уродства?

Дело было в том, что он, Петяша, испытывал к ним обеим одинаково — до мельчайших мелочей одинаково! — сильную привязанность. Обычно, когда его спрашивали, каким макаром он понимает любовь, он отвечал, что любовь — это когда хочется сказать человеку, что любишь его. Так вот: сейчас ему, его же словами выражаясь, хотелось признаваться в любви и Елке и Катерине. Лучше всего, пожалуй, чтоб они между собой подружились, привязались бы друг к дружке…

Но, нет. Тут уж, точно, хрен вам в грызло, господин Луков, чтоб головушка не болталась. Елка и так-то в достаточной мере нелюдима; и думать смешно. А что касается Кати…

Подумав, как бы отнеслась к такому повороту Катя, Петяша вдруг обнаружил, что не может отдать предпочтения ни одному из возможных вариантов развития интриги. Да, все время, сколько он ее знает, она была ему, точно родная. Прямо-таки растворилась в нем. Это — да. Это — приятно и, как минимум, лестно. Но где кончается полиция и начинается Беня? Где предел этому растворению друг в друге? Выяснять границы прочности отношений экспериментальным путем, откровенно говоря, боязно, да и, вообще, не стоит.

Х-хотя…

После того, первого, дня Катя ни словом не намекнула на какой-либо интерес к личности Елки, к тому, кем была (или, пока что еще «является») Елка для Петяши и так далее. Это уже само по себе ненормально. Лично ему, Петяше, раньше не приходилось сталкиваться с таким поразительным отсутствием легендарного женского любопытства. Необычно было и то, что она, хоть и явно не имела раньше никакого сколь-нибудь серьезного опыта общения с мужчинами, так точно понимала все его желания и так умела наслаждаться процессом общения, что словами не передать!

Если так — может…

За спиною скрипнула дверь. Петяша обернулся.

В дверном проеме стояла Катя в его, Петяшином, привезенном когда-то давно, в мирные еще времена, из Таллина махровом халате. Улыбка ее лучилась чистой, детской радостью жизни.

— Там кофе уже остыл, — весело сообщила она. — И гость тебя заждался.

Тяжело опершись на заскрипевший жалобно ящик, Петяша поднялся на ноги.

— Я еды принес, — сказал он. — Ты по этому поводу сготовь поужинать. А Вовку вместе с кофе гони сюда.

Катя упорхнула на кухню к немалой радости Петяши. Ему вдруг остро захотелось обсудить то, о чем сейчас думал, с Володькой, с глазу на глаз. Что, интересно знать, он, человек в достаточной мере посторонний, скажет о гипотетической ненормальности его, Петяшина, мироощущения?