Отдаленное настоящее, или же FUTURE РERFECT

Отражение дрожало, дробилось: благородное полноватое лицо русского просвещенного барина в пенсне, с клинообразной седой бородкой, возникши на долю секунды, тут же уступало место неопрятной небритой харе в обрамлении черных кудрей, из-под которых сверкали белками разбойничье-жгучие, безумные глаза. Трудно было разобрать из-за мелькания, но глаза-то как раз, казалось, не менялись вместе со всем прочим — они были одними и теми же, только принадлежали попеременно к двум разным лицам. Мельтешня в зеркале создавала впечатление крайней неустойчивости окружающего мира — казалось, вот-вот амплитуда колебаний превысит некий предел, и все взлетит, к черту-дьяволу, на воздух… Оба лица были Петяше смутно знакомы, однако все то же дрожание не позволяло вспомнить, откуда. Вспомнилось неожиданно другое: лестничная площадка; тряские, стекающие из глазниц по скулам глаза Бориса; струящаяся из них темная, засасывающая сила; страх…

Вот!

Это страх помог в тот раз избавиться от наваждения!

И тут Петяша вспомнил, где ему уже доводилось видеть лицо «барина». Именно оно, это самое лицо, появлялся перед ним на миг в том лестничном кошмаре и именно ему тогда — вроде бы; как бы хотелось на это надеяться! — крепко досталось: сначала Петяша перепугался едва ли не до остановки сердца, а вслед за тем вот этого, «барина», словно бы шарахнуло, болезного, чем-то не совсем понятным…

На сей раз — ведь в прошлый-то все сошло без последствий! — страха почти не было. Разве что, может, вздрогнул Петяша от неожиданности, увидев в зеркале вместо собственной намыленной личности хер знает, что. Вместо страха откуда-то проснулся не свойственный, вообще-то, Петяше исследовательский азарт — тот самый, примитивный, который заставляет маленьких детишек сосредоточенно, не щадя сил, отковыривать утащенными у мамы маникюрными ножницами черепашкин панцирь — что там у такой милой зверушки внутри? — или измерять глубину отверстий в электророзетке бабушкиными вязальными спицами.

Может быть, это его, Петяшин страх так подействовал в прошлый раз на пациента? Тогда, может, пациент и еще на что-нибудь реагирует? Может, с ним объясниться как-то можно?

С этой мыслью Петяша попристальнее сосредоточился на видении в зеркале и принялся как бы подманивать, притягивать его к себе, вызывать на осмысленное общение.

«Ну, давай. Ты кто такой? Чего хочешь? Давай, говори. А то и вообще вылазь к нам!»

Но лица в зеркале тотчас же замелькали еще шибче, совсем уж слившись в мутном, однородном мареве; мелькнул на мгновение яростный оскал зубов среди черной щетины недельной давности, и тут Петяшу пронзила дикая боль, словно бы кто-то, сидящий внутри его черепа, решил проделать окошко наружу и вогнал в изнанку надбровной дуги тупое, толстое сверло на небольших оборотах.

Тело разом обмякло, сделалось ватным и непослушным. Едва удерживаясь на ногах, не помня себя от боли и ярости, Петяша автоматически, судорожно — если бьют, так ответить! непременно ответить, во что бы то ни стало! ннна, падла! — ткнул в зеркало, в самую середину мерцающей мути, зажатым в руке бритвенным станком.

От резкого движения глаза заволокла темная пелена. Боль всплеснула сильней, но, лишь на какую-нибудь секунду, после чего вдруг угасла. Перед глазами понемногу развиднелось. Встряхнув головой, чтобы поскорее прийти в себя, и изготовившись сопротивляться до последнего, Петяша увидел в зеркале — всего-то навсего — отражение своей собственной физиономии, наполовину покрытой подсыхающей мыльной пеной.

Поверхность стекла была перечеркнута наискось тонкой, глубокой царапиной.

Неужто — станком? Вот это да! Умудриться надо; так — и алмазом сложно сделать… Вот, однако, что злость и чувство опасности с людьми творят.

Только сейчас он почувствовал на плечах пальцы Кати — та, стоя в ванне, крепко держала его, точно боясь, как бы не упал.

— Что случилось?! Что?! Плохо стало?!

Голос ее, исполненный тревоги, доносился словно откуда-то издалека.

— Да нет, ничего, — через силу ответил Петяша. — Ничего…

— Ты же чуть не упал; что с тобой? Сердце?

Что со мной? Как бы самому-то понять, что такое со мной…

Оборотившись к Кате, Петяша изо всех сил постарался изобразить бодрую улыбку:

— Ничего. Ерунда собачья. Прошло уж.

45

День, полный ничем более не омраченной радости, сменился вечером, а после, ежели верить показаниям стрелок будильника — впрочем, стрелкам-то на кой хрен врать? — наступили следующие сутки. Тогда все трое улеглись, наконец, спать.

Некоторое время поворочались, отыскивая каждый для себя наиудобнейшее положение, и затем Петяша, провалившись на миг в черноту, вдруг обнаружил себя стоящим на высокой, дикой горе. Вокруг, под пронзительно-ярким синим небом, куда хватало глаз, возвышались и еще горы, но те — все были пониже.