Отдаленное настоящее, или же FUTURE РERFECT

Внизу пространство меж ними сплошняком заполняли густые, мохнатые, темно-зеленые вершины сосен — или, может, кедров. Откуда-то сзади и снизу доносился мерный глухой рокот. Но, прежде чем обернуться, Петяша взглянул под ноги и увидел, что стоит по щиколотку во влажном, искрящемся на жарком июльском солнце снегу. Возле самого носка левого ботинка из вдавлины в сугробчике, пружинно распрямившись, выскочил на волю свежий, упругий подснежник.

Позади, далеко внизу, бурлила, рокотала среди окруженных тайгой каменных россыпей река — неширокая, но быстрая, норовистая. Ей тесно было среди огромных, — метра по два в поперечнике, — даже отсюда различимых докругла окатанных валунов, навалом облегших берега. Курумники, вспомнил Петяша.

Вслед за этим вспомнившимся вдруг названием подобных каменных россыпей пришло и понимание того, что река ему знакома. Внизу, под горой, текла Мрас-Су, где Петяше случилось побывать — давно, еще до отъезда в Петербург, друзья уговорили отправиться с ним в сплав на байдарках. И не пожалел — понял, что не пожалеет, как только, покряхтывая под пятидесятикиллограммовым рюкзаком, спустился на берег по трапу пассажирского вертолета, забросившего группу почти к самому истоку реки.

В тот раз дикая, никем не тронутая тайга, чистая, громкая вода и всеобщая основательная, величественная прочность и вечность пейзажа неизменно внушали ни с чем не сравнимое ощущение покойного единства с миром.

Теперь же окрестный вид, скорее, внушал тревогу; общее настроение тайги, воды и гор, пронизывая все Петяшино существо, вызывало расходящиеся откуда-то изнутри волны зябкой дрожи.

Прижмурив глаза, мигом утомившиеся от слепящего снежного сияния, Петяша повернулся против солнца и только теперь заметил, что он здесь не один. По левую руку от него, прямо в снегу, сидел, поджав калачиком ноги, желтолицый седой старик в кепке, дешевом рябовато-буром пиджачишке и синих рабочих штанах, заправленных в аккуратные, хотя и далеко не новые кирзовые сапоги с подрезанными голенищами.

Старик был знакомым. Едва увидев его, Петяша тут же вспомнил, как они с товарищами, без малейших затруднений пройдя верхнюю треть реки, которой в турклубе его родного города неизменно пугали «салажат», остановились перед первым взаправду серьезным порогом — осмотреться, в первый и последний раз за ходку облачиться в полное снаряжение туриста-водника и заодно сфотографироваться — в солидных касках, при толстых, вроде кирас, спасжилетах, с веслами наперевес. Тут-то из-за излучины вывернула длинная, узкая лодочка-«ветка» с подвесным «Вихрем» на корме. Заглушив мотор, из нее — совсем по-молодому резво — выпрыгнул на берег вот этот самый старик. Подхватив со дна своей «ветки» косу, он немедля встрял между замершими уже в картинных, с веслами наизготовку, позах Петяшей и его боцманом — Саней Рыжим. При этом лицо старика озарилось бесхитростной, доброй, но вместе с тем — Петяша мог бы в этом поклясться — исполненной глубочайшего ехидства в адрес заезжих бледнолицых улыбкой. Юрий Георгиевич, самый старший из группы, ко всеобщему удовольствию запечатлел живописную троицу своим «Зенитом».

Засим старик, на основательно изломаном русском — и даже не русском, русскими в этом странном, причудливом языке были только слова — выспросив имена всех четверых, но сам так и не назвавшись, поинтересовался, не найдется ли у кого крючков для взаимовыгодного обмена на свежий, домашней выпечки хлеб. Лишних снастей не оказалось, не предполагали на этот раз вплотную заниматься рыбалкой, и потому Петяша — во всей компании курил один он — выделил занятному аборигену из своих запасов две пачки «Беломора» и еще, шику ради, одну лицензионного кишиневского «Marlboro», рассудив, что старик вряд ли видел что-либо подобное в ближайшем сельпо. Каковое, кстати, располагалось — ни близко ни далеко — километрах в пятидесяти ниже по течению.

Старика подарок обрадовал — он-то, как выяснилось, пробавлялся исключительно бийской махрой, купленной еще в весеннюю поездку в это самое сельпо, а после нее, родимой, и «Беломор» сойдет за деликатес. Проявившему, таким образом, неслыханную щедрость Петяше он посулил сделать так, что «твой тайга ходи, никакой люди твой не трогай: вода-люди не трогай, ветер-люди не трогай, медведь-люди не трогай, волк-люди не трогай…» Перечень живых (в понимании старика) сущностей, которым отныне возбранялось трогать Петяшу, оказался довольно длинен, но сути дела отнюдь не исчерпывал. По возвращении Петяши домой старик и вовсе брался «твой смотреть всегда, твой хорошо расти будет, шибко».

Слова его, до глубоко запрятанного смысла которых лишь с огромным трудом удавалось донырнуть, звучали не более правдоподобно, чем трескучая, распевная болтовня привокзальных цыганок, охотящихся за кошельками тех, кто имеет глупость довериться им. Однако, ежели вслушаться повнимательней, становилось ясно: старик вполне уверен в том, что говорит. Уверенность его была столь абсолютна, что внушала даже некоторую тревогу.