Отдел 13

— Да, не видели. Люди вообще мало видят, я порой прям пальцем показываю, а мама не видит и таблетку тут же мне даёт. Думает, таблетка меня слепой сделает, как она сама. Но слепой быть страшно, вдруг монстр подкрадётся, и не увидишь, я делаю вид, что таблетки глотаю, а потом выплёвываю.

— Ну, раз ты такая глазастая, дитя моё, случайно ночью в небе странное не видела, похожее на светящееся огненное коромысло, пламенный веник или клубок синего цвета?

— Видела, разве такое не заметишь, сначала как дуга из огня, а потом стало шаром.

— Не покажешь где?

— У нас, недалеко от гостиницы, я из окна видела. Маму позвала, но она не пошла смотреть, сказала спать ложиться.

— Как, говоришь, твоя гостиница называется?

— Монастырский дворик, рядом живём.

— Не успела заметить, куда шар опустился?

— Нет, из окна не видно стало.

— Жаль, но спасибо тебе. Я тут часто гуляю, так что, если что увидишь странное, ты мне расскажи.

Хороший священник, сразу понял, что Софья ничего не придумала. Трудники на её слова не обращали внимания, монашки сразу отправляли к маме или работать.

Священник ушёл, а Софья, заметив, что на неё смотрит недовольная монахиня, вернулась к прополке. Скоро пришла мама и забрала её обедать, потом они работали на кухне, а мама после ужина долго шепталась с монашками, изредка кивая на Софью головой. Та делала вид, что не замечает, и строила башню из стеклянных стаканов, представляя, что это хрустальный замок, где заперли прекрасную принцессу.

На следующее утро Софья стояла на службе и смотрела на девушку в гробу, та совсем не была похожа на спящую красавицу. Желтоватая кожа, словно покрытая воском, ввалившиеся глаза и острые скулы. Покойница была одета в свадебное платье, но непонятно красивое или нет, до пояса накрыта погребальным покрывалом, не рассмотреть. Худая тоненькая рука мёртвой девушки держала крестик, а на груди иконка. Софья представила, что это она лежит в гробу, очень они с этой девушкой похожи, одного возраста и волосы длинные русые. Вот лежала бы Софья в гробу, а рядом мама плакала и шептала: «Не пожила совсем». Мама говорила, что свадьбы у Софьи никогда не будет, а если умрёт, то платье белое наденут или нет? Тётка рядом, что провела Софью с мамой поближе к гробу, дёрнула задумавшуюся Софью за рукав и перекрестилась.

Пахло ладаном, трепетали на сквозняке свечи, и хор пел:

Прииди́те, после́днее целова́ние дади́м, бра́тие, уме́ршему…

После службы мама с тёткой сели у храма на скамью и принялись обсуждать покойницу. Такие разговоры они любили, ни одного отпевания не пропускали, а тётка заранее всё выспрашивала у родственников про усопшего.

— Свадьба должна была быть, платье уж купили, а жених-то и разбился на нижегородской трассе. Тосковала она страшно, потом, говорят, вроде повеселела, да только заболела, похудела, заговариваться стала. Заметили поздно, одна она жила на съёмной квартире. Эх, любовь какая, позвал, значит, её за собой жених.

— Ой, жуть. А ты говорила, что недели три назад тоже женщину хоронили, у которой муж от ковида умер.

— Женская, видимо, доля за мужем следом уйти, если любит она его сильно.

— Это если с мужем повезло, мой-то как о болезни Софьи узнал, так и сбежал, когда ей пять было. Ты говорила, что девушка у вас одна отравилась недавно, которую парень бросил. Вот горе для родителей. Лишь бы моя чего такого не придумала. Представляешь, жениха себе нашла в центре реабилитации, аутиста.

Дальше Софье стало скучно слушать, она решила пройтись кругом по Канавке, посмотреть то место, где в прошлый раз чудовище на тётеньку напало, днём-то не страшно. Женщина была всё там же, живая. Смотрела на проходящих с грустью и куталась в тёмный платок. Лицо у неё было уставшее, карие глаза хоть и смотрели по-доброму, но была в них какая-то глубокая тоска. Софья присела у кованной оградки Канавки и спросила:

— А чудовище тебя не съело?

— Нет, дитя моё, не съело. Не по зубам я ему пока. Вот если ещё силы наберёт. Но не будет такого, Господь не позволит.

— Меня Софья зовут, а тебя?

— Зови тётя Маша.

— Тётя Маша, а почему другие тебя не видят?

— Значит, им не надо, вот и не видят. Человек — это разум и душа. Смотрит глазами разума, видит лишь то, что считает правильным, настоящим. Безумные видят больше, но это калечит их душу и мешает жить.

— Я не безумная, — обиделась Софья.

— Нет пока, но твой разум мал и не мешает видеть.

— Вот и не мал, я читать умею и считать.

Софья захотела уйти. Тётя Маша ничего не понимает. Видит Софья не потому, что глупая, а потому что… Ну, надо так, вот почему. Она уже поднялась, но вспомнила про чудовище.

— Чего чудовище к храму рвётся?

— Для чего злые мальчишки цветы на клумбе вытаптывают? Для чего злое завсегда хочет доброе и чистое извести? На фоне чистого грязь видно лучше. Если в комнате одно пятно грязи, то сразу хозяйка заметит и вытрет. А если весь пол грязью истоптан, кто заметит новую? Чёрт это был, им не по нутру божественное, осквернить хочет.

— Значит, он только через Канавку не может, а как же остальное?