Отдел 15-К

— Вот так так! — закхекал Герман. — Сдается мне, что кто-то попал в любимчики к ведьме. Ну, парень, я тебе не завидую теперь…

Вика же только с жалостью посмотрела на Кольку, который стоял и глупо улыбался, покачала головой и пошла ко входу в здание отдела.

Глава девятая Под Москвой (начало)

Колька любил черные ночи окрепшего лета. Он с детства обожал этот особый аромат темного города, ему нравился запах асфальта, отдающего накопленное за ночь тепло, шелест листвы, которая уже порядком припорошена пылью, но все еще бодрится, трепыхается, как бы говоря: «Хотя я и городское дерево — но все же дерево!».

Правда, в его родном Саранске по ночам было еще и тихо, а Москва никогда не спала, но и это было Кольке по душе.

Да оно и понятно — он давно уже влюбился в Москву, даже несмотря на то, что этот город днем и ночью был абсолютно разным. Днем Москва являлась ему чопорной красоткой, катающейся на дорогом автомобиле и помахивающей платиновой кредиткой, ночью же она превращалась в шалую девчонку с рюкзаком за плечами, с пирсингом в носу, в пестрой одежде и с пакетиком кокса в левом пестром носке.

Так что нравились Кольке поздние возвращения домой. Вот и сегодня он не торопясь брел от метро, прихлебывая пиво из бутылки, с удовольствием глазел на длинноногих девчонок, которые спешили на поиски приключений, и размышлял о грядущей вылазке в сторону Минского направления, а точнее — в одну маленькую деревушку, которая стояла в стороне от больших трасс.

Запала ему в душу ведьма по имени Людмила, ох как запала. Ночами снилась, причем сны эти были совершенно не игривые, а скорее, целомудренные. В них Колька с предметом своих мечтаний, как правило, просто куда-то шел, болтая на ходу, — когда в лес, светлый, березовый, когда по улицам какого-то старого города, мимо деревянных домов, мимо приземистых двухэтажных особняков, украшенных мраморными львиными мордами.

Что за город это был, что за лес — Колька не знал, но были эти грезы совершенно не мрачные, а напротив — светлые, после них просыпался он с легкой душой, отдохнувший даже после нескольких часов сна. И изредка Людмилин смех мерещился ему даже после того, как он открывал глаза.

Никому из коллег он про происходящее не рассказывал. Не хотел. Это было только его, Колькино, и больше ничье. И вылазку в ту деревеньку он планировал втихаря, заранее зная, что проведай про нее Герман или Пал Палыч — не отпустят никуда. А ему очень нужно было с Людмилой повидаться, просто необходимо. Хотя бы для того, чтобы понять — надеяться ему на что, или же нет? Недопонимания ситуации Колька очень не любил, это претило его жизненным принципам.

Дойдя до своего подъезда, Колька привычно тряхнул бутылкой, запустив терпко пахнущую жидкость по кругу, и одним глотком ее прикончил.

— С тобой хотят поговорить, — руки Кольки — и ту, в которой была уже пустая бутылка, и другую, как будто прихватили клещами и прижали к бокам. — Не надо шуметь, тебя никто не тронет. И это — бутылку отпусти.

Голос был гортанный, его владелец говорил по-русски хоть и чисто, но все равно с четко различимым акцентом.

— Да вроде как не было у меня в планах никаких бесед, — уверенно заявил Колька.

Это была его позиция, он никогда не имел дело с представителями закавказских республик. Если говорить точнее — он не имел с ними никаких дел кроме мордобоя, после одной истории, случившейся с ним на первом курсе. Он тогда сдуру впрягся за однокурсника, Алехана Тахоева, который что-то не поделил с другими такими же детьми гор, только из соседнего тейпа и, соответственно, из другой группы. Там кто-то что-то кому-то сказал, другой ответил, помянув маму первого — и пошла заваруха.

Колька только-только приехал из Саранска, за своих заступиться было делом единственно правильным, а Алехан являлся как раз таким — одногруппник, как-никак.

В результате Колька в драке выбил пару зубов какому-то редкостно небритому типу, который по-русски не говорил вовсе, но при этом был золотым медалистом и, несомненно, являлся будущей гордостью отечественной юриспруденции, а то и законотворчества.

А уже на следующее утро Кольке объяснили, что за свое борзое поведение он «попал на бабки», и, если он их не отдаст до вечера, то его сначала сделают девочкой, а потом отправят в горы, пока все не отработает. Причем сказал ему это лично Алехан, совершенно не краснея и не смущаясь. С земляком он уже помирился и даже водки с ним выпил, мотивируя данное порицаемое шариатом деяние тем, что греха в этом нет, поскольку Аллах в данный момент спит и ничего не видит. Ну и, само собой, сдал соседа с чистой совестью, при этом выбив себе процент за сотрудничество. При этом ничего компрометирующего себя он в этом не видел — дело-то житейское. И потом — что ему какой-то русский, если здесь единоверец? Несовместимые величины.