`Отдел 15-К. Отзвуки времен`

Причем он сам вычислил эту точку на карте Москвы, отталкиваясь исключительно от тех слов, что услышал на лугу от Ровнина. Впрочем, слово «вычислил» тут не слишком подходит. Он просто ввел в «Яндекс» слова «тени, французы, склеп» и через несколько секунд, ухмыльнувшись, откинулся на спинку кресла и негромко произнес:

— Ну конечно! Блин! Басурманские склепы! Мог бы и сам догадаться!

— Допетрил? — дружелюбно осведомился у него Михеев, находившийся в кабинете и изучавший документы, находящиеся в растрепанной папке с белыми завязками, на обложке которой красовалась сделанная каллиграфическим почерком надпись: «Дъло № 181-43, об обстоятельствахъ смерти г-на Фр. Леппиха». — Кстати, первой эту версию предложил знаешь кто?

— Предложила, — поправил его Нифонтов. — Наверняка ведь тетя Паша отметилась.

— Ага, — весело подтвердил Пал Палыч. — А после того как мы начали говорить, что, мол, это слишком просто и так не бывает, она нас обматерила, сказала: «Попомните мои слова» — и ушла из кабинета Ровнина. Вот попомнили. Надо будет ей коньяку бутылку купить, что ли. Как извинения.

— Надо, — согласился с ним Николай. — Но, если бы не показания той дурочки, которая фон Швальве шкуркой служила, я бы тоже засомневался. Причем исходя из тех же самых доводов, что и вы. Слишком все просто и слишком явно. Так не бывает.

— Но есть, — весомо изрек Пал Палыч и взял из папки еще один пожелтевший от времени листок. — Там он, Колька. Там.

И на самом деле трудно было представить себе место в Москве, которое подошло бы немецкому чернокнижнику для обустройства логова больше, чем Басурманские склепы. Даже его предыдущая лежка, та, что располагалась в недостроенной ховринской больнице, окруженной многолетней дурной славой настолько, что туда даже самые безбашенные адреналиновые маньяки по ночам не рисковали соваться, уступала по всем показателям этому некрополю в Лефортове. Нет-нет, дело совсем не в том, что тут творилось непрестанное буйство духов или какие-то непотребства кровавого толка то и дело совершались. Просто они оба — кладбище и чернокнижник — словно были созданы друг для друга.

История Басурманских склепов брала свои корни в веке восемнадцатом славными дворцовыми переворотами, победами русского оружия в разных частях Европы, возвышением масонства и, как это ни печально вспоминать, последним визитом Чумного Доктора в Москву, которая к тому времени уже перестала быть столицей.

Страшная хворь, как это и случается, нагрянула в город внезапно и вдруг. Мрачная фигура в черном глухом плаще и капюшоне того же цвета бродила по улицам и площадям, ликующе смеялась, глядя на заколоченные дома с цифрами, написанными на них мелом, и предвкушала финальную макабрическую пляску в честь Смерти в полностью вымершем городе.

Не щадил Чумной Доктор и обитателей Лефортова. Там с допетровских времен, тех, когда место это еще носило название Новая немецкая слобода, или в простонародье Кукуй, проживало немалое количество иноземцев. Впрочем, некоторые из них так обрусели, что их и «немцами» давно никто не называл, но при этом мало кто из них сменил свою веру, перейдя в лоно русской церкви. Потому и хоронить их, забранных чумой, вместе с православными никак нельзя было. Наши предки в подобных вопросах были крайне принципиальны, даже несмотря на пиковость сложившейся ситуации.

Старое немецкое кладбище с наплывом новых постояльцев справиться никак не могло, больно их много образовалось, потому и выделили власти под погребение ушедших в мир иной католиков и лютеран кусок земли, расположенный на Введенских горах, вроде как и за чертою города, но при этом неподалеку от Немецкой слободы. Чтобы, значит, далеко телеги с телами не возить. Мортусы — они тоже люди, часами рядом с покойниками колдыбать по дорогам им неинтересно. Само собой, это кладбище среди выживших после забав Чумного Доктора москвичей получило название Иноверское, что очень точно отражало его суть. Впрочем, существовало в народе и другое название, звучащее более радикально, — Басурманские склепы. Последнее слово в данном наименовании появилось из-за мавзолеев и усыпальниц, которые англичане, французы, голландцы и прочие европейцы, обитавшие в городе, начали возводить над родными могилами сразу же после того, как чума сошла на нет. Такие у них традиции. У нас — крест, частенько один на всех, у них — усыпальница, с личным местом для каждого опочившего.

Впрочем, иностранцев, обитавших в Москве, названия не трогали ни разу. Какая разница, как называть кладбище? Главное, оно есть, а остальное частности.