`Отдел 15-К. Отзвуки времен`

— Ведун тот уже покойник, — пояснила тетя Паша. — Ну, либо к утру, самое позднее, окочурится. Как он помрет, все им сделанное прахом пойдет. Развеется любовная волшба, что этот хитрован на парней наслал, забудут они своих новых подружек. Не полностью, ясное дело, а в интимном смысле. Все вернется на круги своя, кроме двух вещей. Первое — мертвые останутся мертвыми, тут ничего уж не изменишь. И второе — те годы, что девки за услуги ведуна отдали, к ним не вернутся никогда. Сократили они свою жизнь навеки. А теперь вопрос: случись над ними суд, сколько бы им годков отвесили? С учетом смягчающих обстоятельств и усилий адвокатов?

— Ну, там все пошло бы по классике, — усмехнулся Николай, поняв, куда гнет старушка. — Все обвиняемые ранее не судимы, все имеют положительные характеристики с места учебы и так далее, и тому подобное.

— Да те же семь лет и дали бы, — кивнула Вика. — Кабы не меньше. Они не исполнители и даже не совсем-то заказчики. Предварительного умысла нет. Им предложили, они не отказались, заранее думая, что речь идет о глупой шутке. Так что отвесили бы им срок ниже низкого, потом УДО, и через два-три года наши красотки выходят на свободу с чистой совестью.

— Про то и речь, — тетя Паша приобняла Женьку за плечи. — Три года — и это в лучшем случае. А тут семь лет, которые никто никогда не скостит. И им теперь жить остаток дней с осознанием того, что они часть жизни своей на неделю любовной чепухи разменяли. Изрядную часть. Скажи мне, разве это не достойное наказание за то, что было ими сделано?

Нечто подобное повторил и Ровнин на следующий день, чем более-менее примирил Мезенцеву с мыслью о том, что пять, по сути, убийц станут дальше гулять на свободе.

А вот второе последствие затянулось надолго, до самой весны, которая, к слову, выдалась ранней и на редкость дружной. Уже в начале марта небо начало радовать горожан прозрачной синевой, а солнце днем бодро топило снег, которого за зиму нападало немало.

Оказалось, что не один ведун проведал о том, что столичные судные дьяки изрядно сдали свои позиции. Эта новость разнеслась по всему ближнему и дальнему Подмосковью, а также прилегающим к нему областям. Нелюдь и нежить поумнее и поосновательнее только посмеялась, подобное услышав, или же, заподозрив неладное, сразу эту весть из головы выкинула. Но то умудренные долгой жизнью вурдалаки или рассудительные колдуны, они всегда сначала думают, потом делают, чего не скажешь о более незамысловатых представителях Ночи, тех, которых хлебом не корми, дай только половить рыбку в мутной воде.

Ох, сколько их в столицу под конец зимы нагрянуло! Жадных до глупых клятв, которыми люди по недомыслию разбрасываются налево и направо, солоновато-терпкой девичьей крови, денег, за которые заплатили жизнью зачарованные певучими голосами остроносых кикимор жильцы домов, открывшие двери не тем, кому следовало бы, и детских страхов, которые для лохматых бабаек слаще любого вина. Да что вина! Бери выше — портвейна!

В какой-то момент ситуация стала напоминать подлинный девятый вал, подобного которому, по утверждению тети Паши, даже после войны на Москву не накатывало. Она сама те дни не помнила, так как обреталась тогда на Кольском полуострове, но была наслышана о разгуле преступности в послевоенной Москве. И обычной, и той, что проходит по профилю отдела.

Понятно, что эдакая дребедень сама собой произойти не могла, что и отметил Ровнин на одной из понедельничных планерок.

— Информационный вброс, — пыхнув трубкой, произнес он. — Грамотно спланированный и, надо признать, эффектно реализованный. Почти идеальный отвлекающий маневр. И, думаю, все догадываются, чьих рук это дело.

— Такое ощущение, что вы даже рады происходящему, — удивилась Мезенцева. — Нам плакать впору, вообще-то. Капец какой на улицах творится! А мы с Колькой вообще с ног валимся. Я вчера чуть стоя не уснула.

— Как боевая лошадь, — невинно прощебетала Виктория и кротко улыбнулась.

Женька, глянув на нее, свирепо выпучила глаза, затопотала ногами и засопела так, что это больше напомнило всхрапывание.

— Ну-ну, не брыкайся, — погладил ее по голове Пал Палыч, а после почесал за ухом. — Эх, знал бы, сахарку припас! Или морковку.