– Вот в Западном, – говорит Белт, – мы бы просто прижали сволочь к стенке и вправили мозги.
– Нет, послушай. Это тебе не патруль. Тут такое не пройдет.
– Да всегда проходит.
– Нет же, говорю. Здесь надо иметь терпение. Надо думать головой.
И Макларни постоит, послушает еще, а потом пойдет дальше, довольный и позабавленный тем, что Дональд Уолтемейер советует кому-то забыть уроки улиц. Если на счет Черной Вдовы нельзя записать ничего хорошего, то она, по крайней мере, взяла и превратила патрульного в детектива.
Вторник, 2 августа
Обычный летний день на наркорынке Вудленд-авеню, и вдруг из-за лежащего на земле трупа, доминирующей темой становится раса. Мертвый пацан – черный, а полицейские, стоящие над местом преступления, – белые. Толпа начинает роптать.
– Они того и гляди выйдут из-под контроля, – говорит молодой лейтенант, косясь на злобные лица по ту сторону полицейского кордона. – Я бы увез тело как можно скорее.
– Да не парься, – говорит Рич Гарви.
– У меня здесь всего шесть парней, – продолжает лейтенант. – Я бы вызвал еще, но оставлять другие сектора без присмотра не хочется.
Гарви закатывает глаза.
– Плюнь ты на них, – отвечает он тихо. – Ни хрена они не сделают.
Они никогда ничего не делают. А Гарви после нескольких сотен мест преступлений уже даже не слушает, какой грязью его поливает толпа. Детектив на это смотрит так: пусть треплют языками, главное – чтобы под ногами не путались. А если кто-то все-таки влезет на место преступления, то просто кладешь его рожей на капот патрульной машины и вызываешь автозак. И никаких проблем.
– Может, хотя бы накроете мальчика, проявите уважение к мертвому! – кричит полная девушка с другой стороны «кавалера».
Толпа ее шумно поддерживает, и ободренная та продолжает:
– Он для вас просто очередной мертвый ниггер, да?
Гарви оборачивается к Бобу Макаллистеру с потемневшим лицом, а патрульный натягивает белую простыню на голову и туловище покойного.
– Ну ладно, ладно, – говорит Макаллистер, предвосхищая гнев напарника. – Не будем забывать о приличиях.
Тело остается на асфальте, дожидаясь опаздывающего криминалиста, который мчится с другого вызова на противоположном конце города. Жаркий августовский день – а на дежурстве всего четыре криминалиста; это еще одно последствие муниципальной шкалы оплаты труда, не то чтобы поощряющей карьеру в расширяющейся области обработки вещественных доказательств. И хотя пятидесятиминутная задержка рассматривается как очередное публичное проявление заговора белой расистской полиции, процветающего на улицах Балтимора, но Гарви почему-то нисколько не раскаивается. Да идут они все к черту, думает он. Пацан помер, лучше ему уже не станет – и точка. Если они думают, что опытный детектив убойного отдела испортит место преступления, только чтобы порадовать полквартала разволновавшихся хмырей из Пимлико, то что они понимают в жизни.
– Сколько еще черный человек будет лежать на улице? – кричит старик. – Вам все равно, кто его так увидит, да?
Молодой лейтенант слушает нервозно, поглядывая на часы, Гарви же просто молчит. Он снимает очки, массирует глаза и, подойдя к трупу, медленно приподнимает с его лица белую простыню. Полминуты смотрит вниз, затем опускает ткань и отходит. Барский жест.
– Да где эти хреновы криминалисты? – возится с рацией лейтенант.
– Шли всех подальше, – говорит Гарви, раздражаясь, что ситуацию вообще принимают за проблемную. – Место преступления только наше.
Хотя местом преступления это можно назвать с натяжкой. Молодого барыгу по имени Корнелиус Лэнгли застрелили среди бела дня на тротуаре в квартале 3100 по Вудленд – и что-то никто в толпе не торопится сообщить полиции что-нибудь ценное. Но все-таки других мест преступления им пока не завезли, а значит, здесь все принадлежит Гарви и Макаллистеру. О чем еще говорить?
Криминалист опаздывает еще на добрых двадцать минут, но толпа, как водится, теряет интерес к стычке намного раньше. Когда тот наконец приступает к работе, делает снимки и упаковывает в пакетики гильзы от автоматического пистолета 32-го калибра, местные с Вудленд-авеню уже вернулись к своим делам, наблюдая за процедурой лишь с небрежным любопытством.
Но как раз в тот момент, когда детективы потихоньку закруглялись, люди на дальней стороне улицы стали расступаться перед бьющейся в истерике матерью, которая начинает безутешно рыдать еще до того, как видит тело сына. Ее прибытие кладет конец перемирию и снова заводит толпу.
– Почему вы заставляете ее на это смотреть?
– Эй, это же все-таки мать.
– А им плевать. Обычные бессердечные копы, блин.
Макаллистер первый подходит к женщине, загораживает от нее тело и просит вернуться домой вместе с родственниками.
– Здесь вы ничем не поможете, – перекрикивает он материнский плач. – Мы приедем к вам, как только освободимся.
– В него стреляли? – спрашивает дядя.
Макаллистер кивает.
– Он мертв?
Макаллистер снова кивает, и мать в полуобморочном состоянии тяжело опирается на женщину, которая помогает ей вернуться в семейный «понтиак», припаркованный во втором ряду.