Отдел убийств: год на смертельных улицах

– Твою налево, Константин, сволочь ты лысая, я тут место преступления осматриваю, а тебе заняться нечем, только мне на мозги капать. Либо приезжай сюда помогать, либо…

Щелк. Марк Томлин слушает гудки, потом поворачивается к члену семьи.

– Как, говорите, зовут парня Люсиль?

– Баскервиль. Джеймс Баскервиль.

Когда звонят второй раз, Томлин хватает трубку на первом гудке.

– Мистер Баскервиль, слушайте, мне ужасно жаль. Я принял вас за другого… Где вы сейчас находитесь?

В ту же ночь в большой допросной Джеймс Баскервиль – который позже согласится на пожизненное плюс двадцать лет, – не старается оправдываться и с готовностью подписывает каждую страницу чистосердечного признания.

– Я совершил тяжкое преступление и должен быть наказан, – говорит он.

– Мистер Баскервиль, – интересуется Томлин, – а у вас дома есть еще такие замечательные люди?

И есть редкие жертвы, как Латония Уоллес, чья смерть – не обязательный исход многолетних семейных ссор или прерванной карьеры в фармацевтике. Бедолаги вроде Генри Коулмана, сорокалетнего таксиста, подобравшего не того клиента на Бродвее и Чейз; Мэри Айронс, девятнадцать лет, покинувшей танцклуб в центре не с тем спутником, после чего ее находят зарезанной за начальной школой; Эдгара Хенсона, тридцать семь лет, выходившего из «7-элевен» на восточной стороне в тот момент, когда внутри банда подростков объявила об ограблении и тут же начала палить. Они забирают с его тела два доллара в продовольственных талонах, оставив кварту молока и банку тушенки «Динти Мур».

И Чарльз Фредерик Леман, пятьдесят один год, работник больницы Черч-Хоум, чьи последние мгновения на земле проходят за покупкой двойной порции хрустящей жареной курочки в «Кентукки Фрайд» на Файет-стрит. Он так и не успевает пройти пять метров от ресторана до своего «плимута»; его обнаруживают раскинувшимся на промокшей от дождя парковке – кошелька нет, содержимое одного кармана разбросано по асфальту, ужин лежит в луже рядом с головой. Другой клиент наблюдал из ресторана короткую драку с тремя подростками, слышал выстрел и видел падение жертвы. Он заметил, как какой-то парень склонился над убитым, методично обшарил карманы его штанов, потом побежал за соучастниками через Файет-стрит в проджект Дуглас-Хоумс. Но шестидесятисемилетний свидетель близорук и не может описать преступников подробнее, чем «трое черных». Машину убитого отгоняют к штабу на экспертизу в надежде, что кто-то из троих коснулся ее и оставил четкий отпечаток. Когда надежды развеиваются, им остается только анонимный звонок: некто, судя по голосу – белый мужчина, сообщает Дональду Кинкейду, что его черной коллега по работе утверждает, будто после выстрела через Дуглас-Хоумс пробежали трое ребят – и одного из них коллега знает по имени. Но тот не хочет выступать свидетелем. Как, собственно, и звонящий.

– Ему необязательно представляться. Пусть просто поговорит со мной, как вы сейчас говорите, – умоляет Кинкейд. – Уговорите его позвонить, потому что говорю вам, как есть – других зацепок у меня не осталось.

Голос на другом конце провода обещает попробовать, но Кинкейд проработал в убойном десяток лет и кладет трубку, зная, что, по всей видимости, ждет звонка, которого не будет.

Воскресенье, 21 февраля

Они следуют совету психоаналитиков ФБР: Пеллегрини и Лэндсман привозят Рыбника в отдел убийств с утра, когда, предположительно, подозреваемому с ночным образом жизни неуютнее всего. К тому же они делают все возможное, чтобы тот поверил: он не держит ситуацию под контролем, их скрупулезность, настойчивость, грубая сила технологий обязательно выведут его на чистую воду.

В допросную Рыбника проводят мимо трасологической лаборатории. Обычно запертое в воскресенье с утра помещение на пятом этаже открыли, все оборудование включили сами детективы. Это сложная постановка, чтобы запугать подозреваемого, расколоть его даже раньше, чем он войдет в допросную. На стойке аккуратно и красноречиво разложена окровавленная одежда девочки; на столе – ее учебники и сумка.

Над вещами стоят Терри Макларни и Дэйв Браун в белых халатах, на их лицах – напускная ученая сосредоточенность. Кажется, будто они собирают микроскопические улики, деловито передвигаясь между одеждой и оборудованием.