Отделённые (СИ)

Спустя длительное время падения в бездну Обирон начал задаваться вопросом, не совершил ли он ужаснейшую ошибку. Пока стены пропасти проносились мимо него со значительной скоростью, в голову лезла мысль о том, что он отказался от возможности спасти свою цивилизацию по приказу галлюцинации.

А затем он наконец коснулся земли.

Сначала Обирон был озадачен, поразившись тому, как он мог остаться совершенно невредим. Хотя его тело отличалось более крепким сплавом, чем даже у боевых звездолётов многих меньших рас, оно было чрезвычайно тяжёлым, и он ожидал как минимум частичного расчленения при падении с такой высоты. В действительности же приземление оказалось таким мягким, будто он пролетел лишь несколько кубитов. Вдобавок он явно стоял на металлической поверхности, что тоже стало для него неожиданностью.

Он принялся настраивать зрительный аппарат, дабы приспособиться к темноте, но вскоре такая необходимость отпала, так как прямо у него перед лицом вспыхнул ряд зелёных огней. Обирон сразу же узнал образуемый ими силуэт; он приземлился на серповидное крыло катакомбной командной барки — одной из тех, что принадлежали Зандреху. Её корпус до сих пор покрывал иней, образовавшийся во время пребывания в пустоте, и потрескивал остаточной энергией после быстрого трансмерного перехода.

— Как тебе такая точность? — кичливо спросил Зандрех, глядя на него горящими глазами с другого крыла судна и гордо показывая на свою колесницу. Обирон потерял дар речи. Неужели Зандрех только что переместил барку прямо им под ноги, в то время как падал? Даже без глушащего поля Доахта, которое теперь железной хваткой душило любую связь за серединой моста, чтобы провернуть такое — причём ещё и подобрать скорость, равную скорости их падения, — нужно было быть сумасшедшим. Или колдуном. Но уж никак не тем, кто отказывался признавать себя машиной. Но действительно ли так оно и было? Может Зандрех смирился с кошмаром бессмертия, словно с каким–нибудь злосчастным карточным долгом?

— Ха! — закричал Зандрех. — Понятия не имею, как мне это удалось, но у меня было предчувствие, что всё сработает. Эти тупицы не додумались блокировать сигналы, идущие из–под фронта.

С этим трудно было поспорить. Пусть искусственный разум Доахта теперь быстро адаптировался к меняющейся обстановке вторжения, он никак не мог предсказать настолько странный манёвр. И вот, благодаря столь необычному ходу, они очутились в лишённых света подземельях мира, с единственной командной баркой, а вокруг не было ничего, кроме камня и ветра.

— Куда мы направляемся? — спросил Обирон, устраиваясь за одним из рулевых постов судна.

— Вниз, мой дорогой варгард, — объяснил Зандрех, откидываясь на спинку трона корабля. — Вниз, в самое сердце планеты.

Обирон направлял барку вперёд и вниз сквозь испещрённые сотами необъятные недра планеты. Казалось, генерал и его телохранитель погружаются в бездонные глубины холодного и безжизненного океана, простирающегося под каменным небом. Как и в случае большинства крупных миров-гробниц, внутреннее пространство Доахта давным-давно выдолбили: рои горнопроходческих конструкций прогрызли его мантию с целью обеспечить сырьём флоты и армии. А чтобы не дать коре обрушиться, землеройные машины оставили скальные колонны толщиной в несколько лиг, между которыми могли пройти аж целые армады космических кораблей.

Среди этих сводчатых просторов ладья немесора казалась невероятно маленькой — всего лишь пылинкой, дрейфующей в титаническом подземелье. Однако они были здесь не одни. Время от времени вдалеке проплывали красные огоньки: каноптеки Отделённых патрулировали многовековые служебные каналы, но не меняли курс, чтобы перехватить непрошенных гостей, и, более того, как будто вовсе не замечали их присутствия. Очевидно, автономный дух не предусмотрел вероятность вторжения, столь безрассудно отклоняющегося от норм устоявшегося у него понимания войны, и поэтому его сенсорные узлы не высматривали немесора и его охранника, находившихся на много лиг ниже вражеских позиций. Зандрех и Обирон были фактически невидимы.

И вот, не встречая никаких препятствий, они летели дальше неординарной точкой данных в матричном сознании, охватывавшем целую планету. Когда стало ясно, что никто не собирается им помешать, напряженная бдительность сменилась чем–то вроде дружеского молчания. Пока ветер тихо стонал в полостях Доахта, Обирон был занят плавным спуском барки, тогда как Зандрех любовался сумрачными сводами подземного мира и время от времени задумчиво бурчал себе под нос. На короткое мгновение воцарилось спокойствие, и каким бы заманчивым ни представлялось искушение продлить этот миг, варгард не мог себе этого позволить. После целой жизни, проведённой с мечтой о том, чтобы немесор заткнулся, Обирон вдруг обнаружил, что ему не терпится услышать, что на уме у старого генерала.