Отделённые

— Конечно, ступай, Обирон. Кому–то же надо поднять знамя Саутехов рядом со мной. И когда ты придумаешь, что необходимо предпринять, если мы хотим добраться до сокровищ в недрах этого мира, думаю, ты вспомнишь, как я вполне ясно изложил твой курс действий.

Прежде чем вернуться к суматохе на фронте, Обирон отправился на «Хорактис», дабы проведать господина. Варгард надеялся, что на банкете немесор лишь притворялся, а на самом деле снова стал самим собой, каким–то чудом избавившись от ментальной травмы, полученной, когда взглянул в кошмарное зеркало Доахта.

Обирон нашёл хозяина сгорбившимся над древним письменным столом в заброшенном пыльном куполе, где когда–то располагался его сад для раздумий. Похоже, он снова пытался сочинять. И хотя стихи немесора и в лучшие времена никуда не годились — впрочем, не то что бы Обирон много в этом понимал, — на этот раз всё выглядело так, словно генерал полностью утратил способность обличать мысли в слова.

Тихо подойдя и встав рядом с хозяином, охранник поднял скомканный пергамент и, развернув, обнаружил нацарапанную там тарабарщину — лихорадочный набор фонем и цифр, не имевший ничего общего с осмысленным текстом. Неужели рассудок Зандреха окончательно угас, как последние угольки умирающей звезды? Когда рухнули ворота гробниц и явили таящийся внутри ужас, не сошёл ли Зандрех с ума, осознав масштаб того, на что некронтир обрекли себя?

На момент биопереноса Зандрех уже был стар, однако Обирон по-прежнему видел в нём дерзкого юношу, которого впервые встретил на Яме. Но сейчас генерал действительно казался ветхой развалиной, как те обелиски на планете внизу. Видя его в таком состоянии, Обирон не мог простить себе тех лет, которые провёл, желая, чтобы Зандрех смог узреть правду. Конечно, наблюдать, как его терзают иллюзии, было неимоверно горько, однако видеть Зандреха прозревшим причиняло такую боль, какую Обирон не испытывал с тех пор, как лишился плоти.

Он долго стоял рядом с повелителем, ожидая, когда же тот заметит его присутствие, но Зандрех не прекращал скрипеть пером. Наконец, спустя час, немесор заговорил, и сказанное им поразило Обирона, как выстрел из гаусс-пушки.

— Кто ты?

Обирон возвратился на передовую, кипя от гнева и негодования, хотя уже и не знал, на кого те направлены. Сразу по прибытии он ринулся в бой и повёл лич-стражей в неистовую атаку на защитников гробницы. Но с какой бы злостью он ни оттеснял противников, он не мог изгнать дурные мысли из головы. Возможно, старому генералу и впрямь стоило уйти на покой и не мучиться от приходящего к нему осознания своей истинной природы. Предательство, которое предлагал ему совершить Сетех, в какой–то мере стало бы величайшей услугой, которую Обирон мог оказать как своему господину, так и держателю трону Саутехов. Возможно, убийство Зандреха выступало своеобразным выражением любви к нему.

«Трудно сказать, — подумал Обирон, — когда у тебя больше нет сердца».

Глава 7

Кампания опять складывалась успешно. В дни, последовавшие за захватом первого погребального зала, силы вторжения пробились на девять лиг под землю, прорезав кишащую автоматонами кору Доахта, как силовой клинок — плоть. Саутехи занимали одну камеру за другой, каждая глубже предыдущей, а их криптеки быстро устанавливали там трансляционные якори, способствующие дальнейшему продвижению. Отделённые продолжали подниматься из недр мёртвого мира, но его дух был слишком велик, слишком нерасторопен, чтобы приспособиться к вторжению. Раз за разом бывшие лорды, действовавшие как командные узлы, выявлялись и уничтожались, оставляя подконтрольных воинов смятёнными и беспомощными, как тростник перед косой.

Как бы неприятно Обирону ни было это признавать, но атака протекала ещё быстрее с того момента, как он согласился принять три легиона смертоуказателей Сетеха. Вначале он колебался, поскольку Зандреху всегда претило использовать любого рода ассасинов против почтенного врага, но чем глубже варгард проникал в катакомбы без направляющего голоса своего хозяина, тем более неуместными казались привычные угрызения совести немесора. К тому же с тем же успехом их причиной могла быть очередная повреждённая энграмма, сгоревшая из–за его перенапряжения.

Правда же заключалась в том, что огромные пространства и непонятная привычка командных узлов парить над своими легионами обеспечивали идеальную тактическую среду для снайперов. Безмолвные убийцы, сверкающие единственным сапфировым глазом, могли уничтожать марионеточных аристократов на расстоянии десятков хетов, что позволяло саутехской пехоте наступать практически без сопротивления. Обирон всегда шёл впереди, сражая неприятелей сотнями, однако насилие не помогало заглушить ни его ярость, ни горе, скрываемое под маской гнева.