Отделённые

Силы противника казались неисчерпаемыми, чего нельзя было сказать о легионах Обирона. Под землёй Доахта единовременно находилось не менее шестидесяти процентов войск экспедиционной группы, и на каждом звездолёте обеих армад на полную мощность работали ремонтные мастерские, благодаря чему достигался похвально низкий коэффициент потерь. Особенно по сравнению с вражеской армией, чьи устройства отзыва функционировали откровенно плохо и часто отказывали, оставляя после неудавшихся перемещений на базу шипящие груды металлолома вместо воинов. Однако в недрах планеты скрывались такие полчища, что едва ли это играло значение. Доахт мог потратить тысячу воинов на каждого из захватчиков, и всё равно первыми отступили бы Саутехи.

Но это при условии, что они сохранили бы линии снабжения. Каждый день Отделённые пробивали новые бреши в удерживаемых противником склепах всё дальше по лабиринту гробничного комплекса, заставляя выделять подкрепления для обороны. Хуже того, доахтские протоколы глушения с каждым часом становились всё более изощренными, медленно сужая пузырь, внутри которого силы вторжения могли беспрепятственно передавать сообщения и пересылать свежие войска. Даже мантия призрачного прохода, которая, как Обирон по высокомерию полагал, всегда будет превосходить возможности автономного духа, теперь обладала сомнительной полезностью.

Варгард не представлял, как справляться с этим кошмаром логистики и техномагии, ведь это была не его сфера деятельности. Кем бы Сетех ни хотел видеть его, за военными успехами Гидрима стоял вовсе не Обирон — он лишь выступал грубой физической силой, обеспечивавшей безопасность подлинного лидера. И без Зандреха, который указывал бы ему путь вперёд, каким бы безумным тот ни казался, всё, что мог варгард, — это продолжать махать руками в темноте.

— Лич-стража, вперёд! За Гидрим! За немесора!

Эти семь слов — единственные, которые Обирон произносил вслух в течение многих дней, но он выкрикивал их так часто, что они утратили для него почти всякий смысл. В них даже не было необходимости; он мог давать сигнал к наступлению с той же подсознательной лёгкостью, с какой переставлял ноги. Однако он всё равно проговаривал эти фразы, потому что лишь они поддерживали иллюзию товарищества.

Лич-стража в сто шестнадцатый раз двинулась в пучину безумия, творящегося на мосте. На протяжении трёх хетов позиции захватчиков озарялись зелёным огнём, в то время как с противоположной стороны им вторила буря красных лучей. Минуло уже шесть дней с начала битвы у расщелины, и энергия, высвобожденная сотнями миллионов гаусс-выстрелов, нагрела пещеру до адских температур. Металлический настил моста испускал тусклое багровое свечение, от которого почернела бы плоть смертного существа, и даже скальные породы раскалились, словно дух Доахта, пылавший в линзах Отделённых, распространился на всё поле битвы.

Линия фронта до сих пор не сдвинулась. Десятки раз Обирон вёл авангард в противоположный конец моста, но неприятель постоянно отбрасывал захватчиков назад, прежде чем им удавалось закрепиться. Битва превратилась в сводящее с ума бесконечное самоповторение, и Обирон мог поклясться, что его хроновосприятие начинает рушиться. Хотя он не нуждался во сне, варгард обычно проводил несколько часов в день, попеременно отключая части своего сознания, чтобы поддерживать эффективную работоспособность. Но с тех пор, как они вошли в пещеру, у него не было ни минуты отдыха, и, как следствие, он страдал от утечек памяти.

— Лич-стража, вперёд! — снова скомандовал он и, врезавшись всем телом в переднюю шеренгу Отделённых, клином вонзился в толпу, раскидывая воинов в пропасть по обе стороны от себя. — За Гидрим! За… немесора! — Он запнулся в конце команды, поскольку речевые процедуры затопили мусорные глифы, когда его разум подвергся каскадному эффекту обратной связи. Но это продлилось совсем недолго, и, кроме того, заклинивание полностью заглушилось яростным шумом боестолкновения.

Давно утекло то время, когда существовал хоть какой–то смысл в форме или изяществе, ибо после стольких штурмов выявление победителя в борьбе за мост стала вопросом грубой силы. И потому Обирон сражался с такой свирепостью, что Зандрех пришёл бы в ужас. Варгард бросался в ряды Отделённых, будто гладиатор, расталкивая врагов плечами и сметая их в сторону рукоятью косы. Он неистово орудовал клинком, вонзая его в лицевые пластины и пробивая ребра, и кубит за кубитом продвигался по мосту, обдуваемый выхлопами реакторного газа поверженных воинов. Стеной из клинков за ним неотступно следовали лич-стражи, рубящие пропущенных им Отделённых.