Отдельная реальность: Дальнейшие беседы с доном Хуаном

К тому времени, когда он закончил говорить, тело мое уже совсем онемело. Я хотел обратить его внимание на то, что не смогу оттолкнуться, так как не владею мышцами. Но, несмотря на яростные попытки, мне не удалось произнести ни слова. Он, казалось, предвидел это, и объяснил, что весь фокус — в использовании воли, и потребовал, чтобы я вспомнил свой первый опыт курения смеси несколько лет назад. Тогда я упал, но снова встал на ноги за счет того, что он назвал «волей» — я «поднялся с помощью мысли[8]». Он сказал, что это — единственный способ.

Но все было бесполезно: я не мог вспомнить ничего, что тогда делал. Всепоглощающее отчаяние охватило меня, и глаза закрылись.

Дон Хуан схватил меня за волосы, резко встряхнул и приказал не закрывать глаза. После этого я не только открыл глаза, но и совершил нечто совсем уж неожиданное: я заговорил.

— Я не знаю, как вставал тогда.

Я изумился. Ритм был каким-то монотонным, но голос был явно моим. В то же время я искренне верил, что не мог этого сказать, поскольку минутой раньше был не в состоянии произнести ни слова.

Я взглянул на дона Хуана. Он смеялся, склонив голову набок.

— Я этого не говорил, — сказал я.

Я снова удивился звуку своего голоса. Но почувствовал душевный подъем. Говорить в таком состоянии было очень весело. Я хотел попросить дона Хуана, чтобы он объяснил, за счет чего я могу говорить, но снова не смог выдавить из себя ни слова. Я старался изо всех сил, но бесполезно — мне не удавалось выразить свои мысли. Отказавшись от этой затеи, я тут же, почти непроизвольно, произнес:

— Кто говорит? Кто говорит?

Этот вопрос заставил дона Хуана так расхохотаться, что он даже опрокинулся набок.

Я определенно мог говорить, но только тогда, когда совершенно точно знал, что хочу сказать.

— Это я говорю? Это я говорю? — спросил я.

Дон Хуан сказал, что, если я не перестану заниматься ерундой, то он пойдет отдохнуть под рамаду, а меня оставит здесь разбираться со своим шутовством.

— Это не шутовство, — произнес я.

Я говорил вполне серьезно. Мысли были очень ясными и четкими, но тела я не чувствовал. Я не задыхался, как было однажды, когда я находился в подобном состоянии; мне было хорошо, потому что я ничего не чувствовал. У меня не было контроля над своими функциями, и все же я мог говорить. В голову пришло, что раз я могу говорить, то, наверное, могу и встать, как говорил дон Хуан.

— Встать! — сказал я по-английски, и в мгновение ока был на ногах.

Дон Хуан недоверчиво покачал головой и вышел из дома.

— Дон Хуан! — трижды позвал я.

Он вернулся.

— Уложи меня, — попросил я.

— Уложи себя сам, — сказал он. — Похоже, ты на правильном пути.

Я сказал:

— Лечь!

Неожиданно все исчезло. Я не видел ничего. Через мгновение комната и фигура дона Хуана снова появились в поле зрения. Я подумал, что, очевидно, лежал, уткнувшись лицом в циновку, и что дон Хуан приподнял мою голову за волосы.

— Спасибо! — очень медленно и монотонно произнес я.

— Пожалуйста, — сказал он, передразнивая меня, и снова захохотал.

Потом он взял какие-то листья и начал растирать ими мои кисти и ступни.

— Что ты делаешь?

— Растираю тебя, — произнес он, подражая моему болезненному заунывному тону.

Его тело затряслось от смеха, глаза светились добротой и дружелюбием. Он мне нравился. Я почувствовал, что дон Хуан — хороший, веселый и сострадательный. Но я не мог смеяться с ним, хотя мне этого хотелось. Тут чувство радости снова охватило меня, и я засмеялся. Звук получился такой жуткий, что дон Хуан отшатнулся.

— Отведу-ка я тебя лучше к канаве, а то, чего доброго, еще угробишь себя своим шутовством.

Он поставил меня на ноги и заставил походить по комнате. Понемногу я начал чувствовать ступни, ноги и, наконец, все тело. Уши буквально лопались от странного давления. Это было похоже на ощущение, возникающее в затекшей части тела. Макушкой головы и затылком я ощущал навалившуюся сзади огромную тяжесть.

Дон Хуан затолкал меня в канаву прямо в одежде. Холодная вода постепенно сняла боль и давление.

Я пошел в дом и переоделся. Потом сел и почувствовал ту же самую отстраненность, то же самое желание быть в тишине. Однако на этот раз ясности ума и способности к фокусированию не было, скорее — что-то вроде меланхолии и физической усталости. Наконец я заснул.

12 ноября 1968

Утром мы с доном Хуаном отправились в окрестные холмы собирать растения. Около шести миль мы шли по сильно пересеченной местности. Я очень устал и предложил отдохнуть. Мы сели, и дон Хуан заговорил о том, что он доволен моими успехами.

— Теперь я знаю, что действительно разговаривал, — сказал я, — но тогда мог бы поклясться, что говорит кто-то другой.

— Разумеется, разговаривал ты, — подтвердил дон Хуан.

— Как же вышло, что я не мог себя узнать?