Отдельная реальность: Дальнейшие беседы с доном Хуаном

— Я не думаю, что смерть вообще на что-то похожа. Тибетцы, наверное, говорили о чем-то другом. В любом случае то, о чем идет речь в этой книге, смертью не является.

— Тогда, как ты думаешь, о чем идет речь?

— Может, ты мне это скажешь? Ты же у нас читатель.

Я пытался что-то сказать, но он рассмеялся.

— Наверно, тибетцы действительно были видящими, — продолжал дон Хуан. — Если так, то они должны были понять, что то, что они видят, не имеет вообще никакого смысла. Вот они и написали всю эту чушь, потому что им все это было безразлично, однако в таком случае то, что они написали, — вовсе не чушь.

— В конце концов, мне плевать, что говорят тибетцы, — сказал я, — мне важно, что скажешь ты. Я бы хотел знать твое мнение о смерти.

Он секунду смотрел на меня, а затем усмехнулся, широко раскрыл глаза и поднял брови, изобразив удивление.

Смерть — это какой-то завиток[14], смерть — это лицо союзника, смерть — это сияющее облако над горизонтом, смерть — это шепот Мескалито у тебя в ушах, смерть — это беззубая пасть стража, смерть — это Хенаро, сидящий на собственной голове, смерть — это я, когда говорю, смерть — это ты и твой блокнот. Ничто. Она здесь, и, в то же время, ее здесь нет совершенно.

Дон Хуан удовлетворенно рассмеялся. Его смех напоминал пение, в нем даже был какой-то танцевальный ритм.

— Бред, верно? — спросил он. — Я не могу рассказать тебе, что такое смерть. Но, вероятно, мог бы рассказать тебе о твоей смерти. Невозможно узнать наверняка, какой будет твоя смерть, однако, пожалуй, я расскажу тебе, какой она может быть.

Испугавшись, я сказал, что меня интересует его мнение о смерти вообще, а до подробностей чьей-либо конкретной смерти, в особенности моей собственной, мне нет никакого дела.

— Я могу говорить только о чьей-то конкретной смерти, — сказал дон Хуан. — Ты просил меня рассказать тебе о смерти? Пожалуйста. Но тогда не бойся послушать о своей собственной.

Я заметил, что слишком нервничаю для такого разговора, что имел в виду некую абстрактную информацию вроде той истории, которую он мне рассказывал о смерти своего сына Эулалио. В тот раз он говорил, что жизнь смешивалась со смертью подобно рассеивающемуся туману из мерцающих кристаллов.

— Тогда я говорил о своем сыне, о том, как его жизнь рассеивалась во время его смерти, — сказал дон Хуан. — Я говорил не об абстрактной смерти, а о смерти моего сына. Смерть, чем бы она ни была, заставила его жизнь рассеяться.

Мне, однако, хотелось увести разговор от частностей, и я сказал, что читал рассказы людей, переживших клиническую смерть, то есть умерших на несколько минут, а затем возвращенных к жизни с помощью средств реанимации. Во всех описанных случаях люди ничего не могли вспомнить. Умирание у них было сопряжено с полным отключением восприятия, с ощущением абсолютной тьмы.

— Это вполне естественно, — сказал дон Хуан. — У смерти две стадии. Первая — отключение, провал в черноту. Она не имеет особого значения и сильно напоминает первую фазу воздействия Мескалито. Человек ощущает легкость. Она дает иллюзию счастья, целостности и ощущение того, что в мире все спокойно. Но эта стадия весьма поверхностна. Скоро она проходит, и человек попадает в другую сферу — сферу жесткости и силы. Это вторая стадия, подобная реальной встрече с Мескалито. Смерть вообще очень похожа на общение с ним. Первая стадия — поверхностное отключение. Вторая — стадия, где человек реально встречает смерть. Это короткий, следующий за отключением момент, когда мы снова в каком-то смысле становимся самими собой. И смерть с силой бьет нас снова и снова, с тихой яростью и силой, пока не растворит наши жизни в ничто.

— Почему ты так уверен, что говоришь о смерти?

— У меня есть союзник. Дымок показал мне мою смерть безошибочно и очень четко. Именно поэтому я могу говорить только о чьей-то конкретной смерти.

Слова дона Хуана обеспокоили меня. Возникло какое-то жуткое двойственное чувство. Мне казалось, что сейчас он со всеми подробностями расскажет, где, когда и как я умру. Эта мысль вызывала у меня отчаяние и в то же время со страшной силой разжигала любопытство. Конечно, можно было бы попросить, чтобы он рассказал о своей смерти, но этот прием отпадал как некорректный.

Казалось, что дону Хуану мой внутренний конфликт доставил удовольствие. Тело его конвульсивно вздрагивало от смеха.

— Ну что, тебе интересно, как может выглядеть твоя смерть? — спросил он с совершенно детским выражением удовольствия на лице.

Его озорная радость от дразнения меня была, пожалуй, успокаивающей. Она почти развеяла мои опасения.

— Ладно, рассказывай, — сказал я дрогнувшим голосом.

Он словно взбесился от смеха, схватившись за живот, опрокинулся набок и, пародируя меня, дрогнувшим голосом повторил:

— Ладно, рассказывай.

Дон Хуан сел, выпрямив спину, и, замерев в притворной неподвижности, дрожащим голосом произнес:

— Итак, вторая стадия твоей смерти вполне может быть такой…