Отдых и восстановление (СИ)

Правда, влезть на такой столб за платками-поясами не смог бы и кот, но к Солнцевороту можно было и обычный навощённый поставить, зато каруселей гномы сделали аж четыре штуки, и на каждой, по их словам, могли враз кататься не по четверо, а человек по восемь. Взрослых, не детей. Пока что гномы подобрали свисающие хвосты цепей, закрепили их на столбах и заперли места крепления на замок. Трактирщик Пара Монет ключи забрал себе, и морда у него была такая довольная, что явно собирался он после праздников брать денежки с желающих покружиться на каруселях. (Да, гномы заверили, что ничего разбирать не будут — зачем? Чтобы потом, к следующему празднику, собирать обратно?)

Но карусели были не главным, конечно. Столбы эти гномы поверху соединили железными же… дугами, что ли, собрав из них что-то вроде рамы под остекление в теплице. Ячейки в этой здоровенной выпуклой раме они закрыли где-то цветным стеклом, где-то кусками чьей-то мокро блестевшей кожи, так что половина двора оказалась накрыта чем-то вроде шляпки огромного гриба, защищающей её от дождя и снега. Напротив ворот у самого частокола гномы устроили небольшое, в три ступеньки, возвышение, а на нём установили стол не стол — полированную каменную плиту на гнутых бронзовых ножках. Так что теперь статуэтки богов предполагалось ставить на него, а не вытаскивать всякий раз во двор один из обеденных или наскоро сколачивать временный алтарь. Катриона, правда, подумала, что летом в хорошую погоду половина посетителей Пары Монет, ничуть не боясь гнева Девяти, переберётся туда со своими кружками-мисками из трактира — в тенёк и на свежий воздух.

Денег за всю эту красоту гномы не взяли, но пока они работали, кормить их пришлось Гилберту и сиру Матиасу, а весной и самим как-то бы прокормиться, без таких помощников. Ладно, одёрнула себя Катриона, с голоду никто ни в Вязах, ни в Ведьминой Плотине не умирал, а сооружение вышло внушительное, по-гномьи основательное, наверняка надёжное и долговечное… а уж в какой восторг пришли детишки, и не только они!

Народу на Равноденствие собралось поменьше, чем на Солнцеворот, понятно: поди доберись по весенней распутице до Ведьминой Плотины хотя бы из Старицы. И никто из жриц так и не приехал. Говорили, будто матушка Саманта совсем плоха, уже еле встаёт с постели, но обещает проклясть того или ту, кто притащит к ней безбожного колдуна, нагло называющего себя целителем. Кажется, подумала Катриона, с головой у старушки совсем того… печально, как говорит сира Вероника. Матушка-ключница по сёлам с проповедями отродясь не ездила, а остальные, если верить сплетням послушниц, пребывали в растерянности, не зная, кого слушаться: старшая жрица болеет, а ключница вдруг обнаружила, что преемницей матери Саманты станет вовсе не она, а заносчивая городская сучка, которая в Волчьей Пуще без году неделя, а гляди-ка, куда уже замахнулась…

— Сир Матиас, может быть, вы проповедь прочтёте, — спросила Катриона. Она это и прошлой весной спрашивала, и позапрошлой, но Бирюк привычно отозвался:

— Не-не, я двух слов связать перед такой толпой не сумею, а вы уже привыкли. Говорите вы’.

Катриона поймала себя на том, что пожимает плечами, словно дорогой консорт, и поднялась к застеленному парчовым покрывалом временному алтарю. Клементина с Аларикой и Мадленой наделали из лоскутков столько цветов для зазеленевших тополевых веточек, что в глазах рябило от лепестков всех цветов радуги. Веточки эти в конце праздника разберут и унесут по домам все желающие (вернее, конечно, те, кто успеют), так что следующей весной на маленьких домашних алтарях появятся новые тряпичные цветочки. Шёлковые, атласные, бархатные, с гроздьями бисера на тонкой, чуть толще волоса серебряной проволоке… Сказал бы кто Катрионе лет пять назад, что она станет самой богатой владетельницей в Волчьей Пуще… правда, настолько же сумасбродной, насколько богатой. Как Азу… Азул… ох, Канн помилуй, как семейство мастера Дромара, о котором, оказывается, Под Горой судачили не меньше, чем о Катрионе и её семье в баронстве. Её это временами злило, временами забавляло. В последнее время забавляло куда чаще. Она даже позволила Аларике покрасить волосы в духе Рамона, разве что не в ало-золотой, а в рыжий цвет, огненный на концах, но понемногу светлеющий к корням. В сложной высокой причёске, которую всё тот же Рамон накрутил на голове Аларики, все эти пряди разных оттенков перемешались… и почему молчал Эммет, озадаченно поглядывающий на супругу, только Девятеро знают. Может быть, такая жена — яркая, похорошевшая и неожиданно переставшая с ним цапаться — нравилась ему больше?