Отдых и восстановление (СИ)

Дромар, кстати, тоже следил за моими вычислениями с уважительным любопытством. Подбирал смятые листки, разглаживал, пытался что-то понять в многоэтажных вычислениях. В цифрах-то он явно разбирался, а вот рунные цепочки вызывали у него откровенную оторопь. Ну, я его понимала. В рунах и сами-то маги разбираются в лучшем случае через одного. Винтерхорст, как-то заглянувшая проведать сестру по гильдии, пробежав глазами мои построения, сказала то ли с ужасом, то ли с отвращением: «А я-то думала, хуже алхимии ничего на свете нет!» Я проблеяла что-то невразумительное в ответ, чтобы не затевать ссору. Алхимией я не особенно увлекалась, но если каждый месяц покупать противозачаточное зелье — проще принять обет целомудрия, иначе разоришься. Надо уметь изготовить его самой, как и обезболивающие средства, и кое-что ещё по мелочи, совершенно необходимое женщинам для безопасной и комфортной жизни. Но это я так считала. Рената, как вообще многие боевики, алхимию люто ненавидела. К счастью для большинства стихийных магов, руны не были обязательны к изучению, это я взяла цикл лекций на чужом факультете — малефиков рунами и ритуалами мучили с первого по выпускной курс. Преподавательница меня хвалила, кстати. Даже надиктовала список полезных для меня книг и разрешила обращаться с вопросами уже после того, как оплаченные лекции закончились, а денег на оплату ещё одного курса я наскрести не сумела.

Однако кое-чему я, смею надеяться, научилась, так что три дня полностью, чуть ли не дотемна, и ещё один до обеда я считала, рисовала, рассерженно комкала черновики, швыряла их в корзину под столом и начинала всё заново. Наконец я добилась желаемого результата (по крайней мере в теории всё получалось как надо) и мелом набросала на бочках рунные плетения. Потом поверх меловых линий прошлась отличными чернилами, едкими, практически несмываемыми, изготовленными, как сказал мне Дромар, не из сажи — субстанции уже мёртвой, а из чего-то вроде сепии, только гораздо темнее. Не знаю уж, кто такой водится в подземных водоёмах и для чего ему в вечной тьме нужен чернильный мешок. Разве что это просто слабый яд, обжигающий и раздражающий слизистую — слизистую в пасти хищника, к примеру. Но в эту пресноводную сепию я втихомолку капнула своей крови, а органика с органикой ладят заметно лучше, чем живое и неживое.

В общем, на следующее утро, когда бочки заполнились, обе рунные цепочки засияли льдистым, чистым голубым светом. Я три с лишним часа просидела рядом, наблюдая за бочками и бесцельно тренькая на мандолине так, словно она была чартаром* — без медиатора. Напевы у меня получались какие-то степные, протяжные, унылые, бесконечные, а под них я (нервное, видимо) без конца читала рубаи. Гномы, забега’вшие выпить пивка или сидра, останавливались и слушали меня с очень странными выражениями лиц.

— Чтоб счастье испытать, вина себе налей, — декламировала я. — День нынешний презри, о прошлых не жалей, и цепи разума хотя б на миг единый, тюремщик временный, сними с души своей.**

Гномы послушно наливали, хоть это было и не вино, а я не могла заткнуться:

С друзьями радуйся, пока ты юн, весне:

В кувшине ничего не оставляй на дне!

Ведь был же этот мир водой когда-то залит,

Так почему бы нам не утонуть в вине?

Напившиеся каменщики уходили, вместо них приходили другие, а я продолжала под аккомпанемент мандолины-чартара:

Доколе будешь нас корить, ханжа ты скверный,

За то, что к кабаку горим любовью верной?

Нас радуют вино и милая, а ты

Опутан чётками и ложью лицемерной.

— Что читаете? — с живым любопытством спросил Меллер, явившийся проверить, как у меня идут дела.

— Рубаи одного восточного поэта, — сказала я, в сотый раз потрогав влажный от испарины деревянный бок. Руны я нанесла очень низко, на уровне крана, из которого работники наливали себе питьё, чтобы холоднее всего была именно та жидкость, которой предстояло в ближайшее время оказаться в чьей-то кружке. Верхняя-то часть бочки быстро нагревалась, хоть солнце под навес и не попадало, но это не имело значения — я хотела охладить и охлаждала только нужный мне слой. — Вернее, он был гораздо больше известен как учёный, а стихи писал просто для души.

— А не про вино у него что-нибудь есть?

— Конечно. Чтоб мудро жизнь прожить, знать надобно немало. Два важных правила запомни для начала: ты лучше голодай, чем что попало есть, и лучше будь один, чем вместе с кем попало.

Это я продекламировала без аккомпанемента, потому что мандолину оставила лежать на странном одноногом табурете, круглое сиденье которого легко поворачивалось в любую сторону. Я всё моталась от бочки к бочке, наливая по глоточку то сидра, то пива, хотя терпеть не могу и то, и другое. Кончиться это могло, разумеется, только одним — мне срочно понадобилось… м-м… в кустики. Я извинилась перед нанимателем и сбежала ненадолго. Когда я вернулась, он тоже задумчиво тянул что-то мелкими глотками.

— Видимо, надо звать Дромара, — сказал он, допив. — Сдать работу.

Я помотала головой.

— Завтра к обеду, не раньше. Цепочка новая, ещё не испробованная, как себя поведёт — неизвестно.