Отдых и восстановление (СИ)

Она поёжилась и замолчала. Ну да, гневно набрасываться на молодых здоровых мужчин с повадками и глазами сытых хищников — это вам не увечную ведьму в макушку клевать. То есть, мне-то сира Клементина даже сразу после перевала была бы на ползуба, но я слишком хорошо знаю, сколько вони поднялось бы, вздумай я проучить её. Наёмники же с востока плевать хотели на наших жрецов, и той же молоденькой дурочке ясно было, что с ними лучше не связываться.

Заднее сиденье на этот раз заняла Клементина. Она практически улеглась на него, насовав подушек и под спину, и под локоток, и под задницу. То ли сир Кристиан был слишком тороплив и груб, то ли обладал впечатляющими достоинствами, слишком крупными для девственницы… то ли сира Клементина решила страдать напоказ, потому что на деревянном табурете в трактирном зале она сидела вроде бы спокойно, не кривясь и не ёрзая, а вот на мягком кожаном сиденье с высокой спинкой затеяла вдруг изображать мученицу.

Ладно, её проблемы. Я села рядом с сирой Катрионой, оставив свою корзинку на свободном среднем сиденье. Бумагу в масляных пятнах и сладких крошках я отдала усатому трактирщику на растопку (ну, или заворачивать пироги, как уж сам надумает); не до конца просохшее после стирки полотенце висело расправленным на ручке, чтобы сушилось в дороге; а в корзине лежала целая штука набивной бязи — на занавески и на покрывало для кровати, чтобы новое одеяло выглядело новым как можно дольше. Кого бы нанять сшить и то, и другое? Спрошу Марту, решила я. Эта сорока всегда всё видит, всё знает и увиденным-услышанным щедро делится с окружающими. При этом девица отнюдь не глупа. Кошмар, в общем, а не служанка, потому что наблюдательность и умение делать верные выводы из наблюдаемого — не те качества, которые люди обычно хотят видеть у прислуги.

Сира Катриона пустила мулов неторопливой рысью, и опять потянулись вдоль дороги пустые уже поля и облетающие перелески. Погода направилась всерьёз, даже солнце пригревало. Тут и там вместе с золотыми и багряными листьями ветер нёс нам наперерез серебряные паутинки, обещая сухое тепло ещё хотя бы на неделю. Один паучок то ли не справился со своей летучей ниточкой, то ли решил передохнуть — сел мне на рукав. Я подставила ему палец, паучок залез на него, я подняла руку повыше, и мы с сирой Катрионой какое-то время смотрели, как маленький путешественник суетится, выпуская новую паутинку. Как только серебристая петля достигла нужного размера, паучок покинул мой палец, ветер подхватил его и унёс куда-то к пёстрому перелеску и дальше, в осеннее прозрачное небо. Сира Катриона вздохнула. Позавидовала, что даже паучок повидает мир, а она так и будет всю жизнь сидеть в своих Вязах, выезжая только на ярмарку?

— В небе пусто и холодно, сира, — утешила я. — Ничего хорошего. А падать с высоты очень страшно, это не с лошади свалиться.

Она слабо улыбнулась.

— Неужели вам и летать доводилось? На грифоне?

— Нет, — я посмеялась. — Я не самоубийца. Я просто бывала высоко в горах. Очень холодно, тяжело дышать, а виды, конечно, красивые, но совершенно не предполагающие человеческого присутствия. Расспросите Беркута или Каракала, если хотите послушать про жизнь в горах. Может быть, они расскажут что-то хорошее, а мне не понравилось.

— А где бы вы хотели жить? Я имею в виду, — пояснила она, — не всерьёз, а так, помечтать.

В каменной башне в чащобе лесной,

Где свежесть морозная всюду,

Там книги и звёзды, и тишь да покой,

Вот где я счастлива буду.*

Без распевки, да ещё после сладкого пирога, получилось, ясное дело, отвратно — сипло и фальшиво. Но сира Катриона заинтересовалась, что за песня.

— А, — сказала я с натянутым смешком, — это я переделывала песенку о переборчивой девице, которой ни один жених не нравился. Первый и последний куплет сочинила сама, но их вообще-то много, последних этих. Все поют на свой вкус: у кого братья, которым надоели эти взбрыки, отдают девицу в послушницы, у кого она сбега’ет из дому с разбойниками.

— Споёте?

Я выразительно откашлялась.

— Не сейчас, ладно? И пыльно, и сладкого я наелась. Праздник Равноденствия же скоро. Там и спою. Тем более, что мне придётся перевести с долгомысского диалекта на здешний, а это на ходу не так просто сделать.

Она покрутила головой, но не осуждающе, а наоборот, почти в восхищении.

— Сколько же языков вы знаете?!

— Языков, — с занудной дотошностью уточнила я, — именно языков — три: Старшую речь, империк и официальное наречие Серебряной Лиги. А диалекты — они диалекты и есть. Частности различаются, но основа-то общая. Можно сказать «ребёнок», а можно «дитя». Можно кислое топлёное молоко назвать варенцом, а можно — ряженкой. Но почему на юге свёклу зовут бураком, понятно, да? — Сира Катриона кивнула: из-за цвета, ясное дело. А я закончила внезапную лекцию по языкам и диалектам: — Зная корни, о смысле слов догадаться несложно. И вообще, двое разумных существ всегда смогут понять друг друга. Если захотят, разумеется.

— Хотят только нечасто, — вздохнула она.

— Вот уж точно.