Отечественная война 1812 года глазами современников

Переправившись и вброд и вплавь чрез реку, спешил взять челн и плыть на нем за дочерью, оставшейся на другом берегу. Вдруг наехали два злодея на конях, взмахивают тесаками, бьют ими меня по плечам, крича: Тракт, тракт! — указывая на мост, на котором стояли две пары запряженных волов, навьюченных пожитками нашими. Я понял, чего они хотели, — чтобы, указав дорогу, погнал сих бессловесных тварей.

Между тем дочь моя плакала и кричала, видя меня, отходящего от берега. С растерзанным сердцем, с поникшей главою я следовал за неприятелями. Наружность свидетельствовала им беспрекословное повиновение, но внутренне я проклинал их, теряясь мыслями в изобретении достойного им наказания. Часто судьба бывает столько милосерд<н>а для злодеев, что отлагает надолго их наказание. Сия мысль утешала меня и подкрепляла угасающую в груди надежду. Я умолял, заклинал их, плакал, в ногах валялся — ничто не могло внушить им жалости. И так принужден был оставить дочь мою, исповедуя с теплою верою Всемощное провидение.

Подгоняя волов к Таганскому рынку, издали приметил я двух человек, идущих нам навстречу. Догадывался, что это были русские, — догадка была не неосновательна. Их сопровождали двое французов с обнаженными тесаками. О, какая жалость! Они были с завязанными назад руками. Не столько жалок елень, на заклание ведомый. С ними не было ничего, — они горько плакали. Я покушался соединиться с ними — развязать их узы, но варвары многочисленными ударами дали мне почувствовать тщету моих усилий. Измученный ударами, пал на землю. Но и в сем состоянии, малым чем отличающемся от ничтожества, я не переставал думать о дочери. Они подняли меня, — и я снова начал умолять их, указывая назад, где осталась дочь моя. Они меня оставили, принудив соотечественников моих занять мою должность, то есть вести волов.

Выпустя их из виду, троекратным знамением креста я благодарил Бога и спешил назад к дочери. Сколь велика была радость моя, когда я нашел ее стоящею на том же месте. С распростертыми руками она кричала: «Спаси! Спаси меня, родитель мой!» — и кинулась в воду. Опасность лишиться ее навеки затмила во мне мысль о челноке, — я бросился прямо в реку, желая спасти ее или погрузиться вместе с нею в воде. Но дивен Бог в чудесах Своих, дивен и во взаимном спасении нашем. Поддерживая друг друга, мы вышли наконец на берег.

Измокшие, почти без одеяния, спешили на новую квартиру, думая найти там жену мою с другой дочерью. Мы прибыли — и какое плачевное зрелище представилось слезящимся глазам нашим! Мы нашли их избитых, израненных, ограбленных. Не успели сметать слезы наши, оплакивая друг друга, — приметили толпу варваров, буйно стремящихся в дом наш. Несколько выстрелов из ружей, обнаженные тесаки привели нас в ужас, жена моя бросилась мне на шею, дети — к ногам, кричали: «Мы не оставим тебя! Мы умрем с тобою!»

Грабители требовали хлеба и спрашивали какой-то Пензы[75], сопровождая каждое слово жестокими ударами по плечам нашим, — наконец, видя, что мы уже им дать ничего не можем, вышли вон, бросив в сенях трубку, начиненную порохом. Пламя, через несколько минут обнявшее задние части дома, привело нас в пущий страх. Я искал спасения — оставалось единое средство: выбить окно и выпрыгнуть из оного в сад. Вынесши на себе жену и детей, спешили укрыться от пламени, бегущего по пятам нашим. Скрывшись в частых кустах малиновых, не смели пошевелиться; ибо малейший шорох мог привлечь тиранов, жа<ж>дающих добычи своей. Мимо сада и горящего дома они искали и бегали толпами, крича: Са ва биен![76]

Ища лучшего и безопаснейшего убежища в саду сем, мы нашли многих ограбленных, израненных, изувеченных жителей Москвы, распростертых на увядающей траве. Седовласые старцы, преклоняя главы свои, облегчали горесть слезами; дети, ползая вокруг матерей, искали сосцов их — засохших[77] уже от глада. Юноши с бледными и впалыми щеками изостряли укрываемые ими орудия — выжидали случая наказать вероломных.

Между тем пожары умножились. Какие-то необыкновенные выстрелы их сильно возгнетали. Везде видно было только одно пламя, — но где оно еще не успело разлиться, там грабительство и тиранство обнаруживали свои неистовства. Может быть, от сотворения мира ни один изверг так не бешенствовал противу неба и земли. Может быть, в числе многих тысячелетий не было еще ни одного дня, в который бы солнце было свидетелем толиких злочестий, ни одной ночи, которой бы мрак сокрывал толико злодеяний. Осквернены все места — наполнены срамом самые сокровенные убежища невинности и добродетели. Конечно, сам ад трепетал, видя толикие злодейства, и досадовал, что французы превзошли его в искусстве оскорблять Бога, закон и добродетель. Когда бы дикие камни, обрызганные кровью невиннейших творений, могли отрыгнуть глагол, то бы мы ужаснулись неистовств, сими демонами произведенных. Несть до единого — ecu изменившася, ecu неключими быша[78]