Отечественная война и русское общество, 1812-1912. Том III

ойна 1812 г. начиналась при условиях, ставивших перед русским правительством ряд крупных затруднений. С одной стороны, в надвигавшейся войне немыслимо было обойтись без содействия общества; с другой — неудача двух предшествующих войн и непопулярный Тильзитский мир породили между правительством и обществом такое взаимное недоверие, которое, на первый взгляд, делало крайне трудным всякое соглашение между ними. Александр — по известному замечанию Вигеля — «разочаровался в своем народе», смотрел на него с досадливым презрением; дворянство в отдельных случаях не отказывалось от пожертвований на войну еще с конца 1811 года, но вместе с тем раздавался нередко ропот на новые налоги, измышляемые будто бы в тягость всему народу Сперанским и Румянцевым; налог объявлялся временным, но этому не хотели верить, «ибо, — говорит в Рыльске уездный стряпчий, — и прежде сего были таковые же налоги в прибавление податей, с уверением: единовременно, но вместо того ныне еще добавили». Еще больше недоверия к правительству в отзыве А. Я. Булгакова, относящемся к февралю 1812 г. «Целый город в унынии, — пишет Булгаков, — десятая часть наших доходов должна обращаться в казну… Подать сама не так бы была отяготительна: в несчастных обстоятельствах, в коих вся Европа находится, почти все государства платят правительствам своим десятину… но больно платить с уверением, что от помощи сей не последует польза… Нет упования в мерах правительства: не получится и отчета в их употреблении. Куда девались страшные пожертвования, в милицию сделанные? Это у нас еще живо в глазах»… В 1810 г. Ростопчин получил негласное поручение составить записку о состоянии Москвы. По описанию его выходит, что Россия не много, не мало, как накануне революции. «Трудное положение России, продолжительные войны, и паче всего пример французской революции производят в благонамеренных уныние, в глупых — равнодушие, а в прочих — вольнодумство». Дерзость в народе — «несуществующая»; того и гляди вспыхнет движение: «начало будет грабежи и убийство иностранных (против коих народ раздражен), а после бунт людей барских, смерть господ и разорение Москвы… Трудно найти в России половину Пожарского; целые сотни есть готовых идти по стопам Робеспьера и Сантера»… Подобная оценка общественного настроения мало помогала военным приготовлениям, которые, как витиевато выражается один современник, и «не изображали в себе сей душевной силы, какой должно было ожидать от российской нации, призванной на поле чести для свершения великого дела избавления Европы». Войны опасались и начало ее всеми силами оттягивали. В конце концов, несмотря на то, что о военных приготовлениях Наполеона было уже известно с осени 1811 года, переход французов через Неман застал русское правительство и общество почти врасплох; многие, и между ними канцлер Н. П. Румянцев, до последней минуты полагали, что войны не будет и что все кончится уступками с обеих сторон; дворянство в Москве спокойно занято разными ссорами в Английском клубе; свитский полковник Энгельсон, приехавший 24 июня в Пензу, всем рассказывал, что ничего еще не слыхать о разрыве с Наполеоном, что французский посол все еще находится в Петербурге и со многими бьется об заклад, что войны не бывать. Не была еще окончена война с Турцией: неужели найдут силы начать новую войну? «Россия и ее правительство, — замечает современник, — не прежде узнали свои настоящие средства, как уже после исполинской, кратковременной, бессмертной борьбы с Наполеоном»…

А. С. Шишков (Доу)