Отечество без отцов

Осторожно я развязываю узел на конверте, все еще опасаясь, что оттуда выпрыгнет нечто ужасное и в лицо ударит запах гнилостного тлена. Сверху все прикрыто коричневой упаковочной бумагой и журналом выпуска 1962 года с фотографиями наводнения в Гамбурге. Под ними несколько тетрадей с датами, написанными от руки. На обложке первой из них я читаю: «С 21 июня по 25 июля». Это почерк моего отца. Кроме того, я нахожу сложенную географическую карту Восточной Европы от Польши до Урала, квадрат размером в полтора метра. На обратной стороне тетя Ингеборг написала: «Эта карта висела с июля 1941 года в нашей уютной комнате в Кенигсберге. В декабре 1944 года она была снята со стены и отправилась вместе с нами в дальний путь».

В декабре 1944 года жителям Кенигсберга карты территории России были уже не нужны.

Я прикрепляю карту кнопками к стене над моим письменным столом. Тут же открывается огромное пространство, как будто распахивается дверь: снег пуржит мне в лицо, ветки деревьев ломаются под тяжестью белого наста, холод устремляется мне навстречу. Передо мной белизна, в которой как в мультипликационном фильме мечутся фигурки в обмундировании серого цвета. Я различаю синие и красные стрелы, кресты, которые выглядят так, будто они стоят на могилах. И кружки не забыты, они показывают котлы окружения. «В котлах тухла застоявшаяся вода», — пел мой отец на маршах. В самом низу, справа, я нахожу Сталинград, бесконечно далекое место. Можно даже подумать, что он вовсе не относится к Европе. Слева вверху город Ленинград, он тоже утратил свое имя. Лишь Москва осталась со своим исконным названием. На старой карте я обнаруживаю следы от булавок. Туда они прикалывали победные флажки со свастикой. Под Сталинградом такие следы от булавок образуют круг, это был котел… «Путник, когда ты придешь в Спарту»…

Из писем Вальтера Пуша выпадает пожелтевшая фотография. На ней изображены трое мужчин, укутанных в полевую военную форму того времени. Позади них заснеженный ландшафт, такой же, как в моем саду. Хотя это черно-белый снимок, но в нем все-таки больше белого фона. Черными смотрятся только солдаты и чудовищная пушка на заднем плане. На обратной стороне Вальтер Пуш написал: «Три товарища с пушкой в лесу под Оршей: Розен, Годевинд и я».

Он не указал, кто и в какой последовательности изображен на этом снимке. Как я смогу определить, кто из них мой отец? Может быть тот небольшого роста, что стоит в центре? Никто мне не говорил, был ли мой отец высоким или маленького роста, брюнетом или блондином. А его глаза: были ли они голубыми или карими?

Я вешаю фотографию рядом с большой картой, так что теперь эти мужчины глядят на меня. Им предстоит сопровождать меня в моем путешествии во времени, они будут помогать мне, если я потеряю нить. Я выбираю для себя того, что стоит в середине. У него, несмотря на сильный мороз в лесу под Оршей, приветливое лицо. Моему отцу было тогда двадцать три года. Невзрачно висит он фотографией на стене, почти незаметен на фоне бесконечной белизны карты и постепенно стареет. Одно из самых удивительных свойств фотографий минувших дней в том, что они изображают нам тех людей, что давно уже умерли. Но на снимках они все еще живые, несмотря на то, что их улыбка окаменела, а глаза застыли.

14 июня, в полевых условиях