Отечество без отцов

И когда положение еще больше осложнилось, и поблизости уже нельзя было найти ничего съестного, да к тому же еще и зима ударила со всей своей силой, тогда нам не осталось ничего другого, как использовать для пропитания измученных и издыхающих от голода лошадей. Вначале многие с отвращением питались кониной, но любовь к жизни и страх перед мучительной голодной смертью, в конце концов, помогли преодолеть это чувство.

Дневник вестфальца, 1812 год

Деревня находилась рядом с автомагистралью. Перед рассветом он заступил на пост на окраине деревни. Поскольку утренние часы были самыми холодными, то он надел на себя все, что у него имелось: мерзли лишь ноги в тесных сапогах и кончик носа. Он бы с удовольствием достал из кармана шинели свою губную гармошку и сыграл бы мелодию какой-нибудь песни, но солдат на посту не имел права даже выкурить сигарету, не говоря уже о занятиях музыкой. А вот разрешено ли было пение, этого он не знал. Лале Андерсен пела, стоя перед казармой, о белых облаках, кружившихся вокруг уличных фонарей. Он вспомнил о Лили Марлен, рыжеволосой девушке с веснушками на носу, и светлые облака возникли перед ним в виде снега, который постепенно белым слоем накрывал автомагистраль.

Незадолго до смены поста он услышал где-то вдалеке стрекот пулемета.

— Тебе не удастся поспать, через час мы атакуем, — сказал солдат, сменивший его. Было шесть часов утра.

Годевинд встретил его у входа в блиндаж, закурил сигарету и махнул рукой в сторону автомагистрали.

— За лесом находится деревня, откуда стреляли по шоссе. Мы должны взять эту деревню самое позднее, до восьми часов. Пока хорошенько подкрепись!

Вместо того, чтобы поесть, Роберт Розен вырвал из блокнота листок бумаги и написал:

Дорогая мама!

Нам предстоит первая атака. Если я не вернусь из боя, передай, пожалуйста, привет Эрике. Я был бы этому очень рад.

С любовью; твой сын Роберт.

Он положил письмо в ранец, прикрепив к нему записку с указанием отослать лишь в случае его героической смерти.

В семь часов утра артиллерия начала обстрел деревни, в то время как солдаты группировались у обочины дороги.

— Трус погибает первым, — сказал Годевинд. — Мы спокойно пойдем по заснеженному полю подобно крестьянам, которые сеют пшеницу.

— Какое ты имеешь представление о том, как сеют пшеницу, — подумал Роберт Розен, — ты ведь шкипер баркаса. Озимую пшеницу мы сеем в конце сентября, а яровую пшеницу — в начале апреля. В декабре лишь только холодная смерть сеет на белых полях свои семена.

Лейтенант говорил о чем-то, чего Роберт Розен не воспринимал, потому что он отрешился от всего и вспоминал теплый коровник в Подвангене.

Когда артиллерийский обстрел прекратился, они начали взбираться на пригорок, растянувшись цепью и держа винтовки наперевес. Они поднялись на него, не сделав ни единого выстрела. Внизу они увидели деревню, в которой горели три дома.

— За каждым из сугробов может кто-нибудь находиться, как раз в эту самую минуту целясь тебе в сердце, — подумал Роберт Розен. — А может быть, этот кто-то прячется за деревьями или за кладбищенской оградой.

— Перестань забивать себе голову ерундой, — сказал Годевинд, он шел рядом с ним.

Роберт Розен стал думать лишь о том, чтобы не упасть. Снег мог бы тогда попасть внутрь сапог, в этом случае он промочил бы ноги, зато через день получил бы воспаление легких, и вскоре ему была бы уготована белоснежная кровать в одном из госпиталей далеко от фронта.

Без проблем они вышли к первым домам. По-прежнему никто не стрелял. Две убитые лошади лежали на деревенской улице. Чуть дальше солдаты относили с дороги женщину, раненую осколками снаряда. Несколько сельчан обступили горящие дома и пытались не дать огню перекинуться на другие избы.

Осторожно Роберт Розен вошел в один из домов. На печи лежала женщина с детьми. Он вдруг вспомнил, что вышел на снежное поле голодным, и потому сделал рукой движение, показывая, как кладет себе что-то в рот. Женщина дала ему кусок сухаря.

— Спасибо, — сказал Роберт Розен.

* * *

Новая война закончилась, а та, старая война отца, все еще продолжается. Арабского Сталинграда не случилось, но русский Сталинград мне еще предстоит пережить. Нет, я не хочу быть «сталинградским ребенком», но и он не был «сталинградским бойцом». Ему еще не исполнилось двадцати двух лет, он боролся не с пыльными бурями, а со снежными метелями.