Отель

– У меня только один вопрос к доктору. Это он будет объяснять моей маленькой женушке, которая, могу вас заверить, с нетерпением ожидала поездки сюда, как, думаю, и жены большинства других участииков, – почему, не успев раскрыть чемоданы, мы должны снова паковать их и отправляться домой?

– Да не в этом же дело! – раздался чей-то негодующий голос. Но его заглушили насмешливые выкрики и смех.

– Вот так-то, сэр, – продолжал толстяк, – я хочу, чтобы он объяснил это моей жене. – И вполне довольный собой, он уселся на место.

Доктор Ингрэм вскочил, багровый от возмущения.

– Господа, это же важный, серьезный вопрос. Мы и так уже бездействуем целых двадцать четыре часа, тогда как, по моему глубокому убеждению, уже полсуток назад могли бы сказать свое слово.

Раздались аплодисменты – правда, в разных концах зала и довольно жидкие. Сразу заговорило несколько человек. Председатель собрания, сидевший рядом с доктором Ингрэмом, застучал молотком.

Один за другим люди поднимались на возвышение, осуждали то, как обошлись в отеле с доктором Николасом, но отделывались молчанием по поводу ответных действий. Затем, словно по молчаливому уговору, все повернулись в сторону худощавого, щеголевато одетого человека, решительно вставшего в одном из первых рядов. Кваратоне не расслышал произнесенное председателем имя, уловил лишь:

– …второй заместитель президента и член нашего исполнительного совета.

Он заговорил сухим, резким голосом:

– Мы проводим данное собрание in camera <за закрытыми дверями (лат.)>, потому что я, при поддержке нескольких коллег по исполнительному совету, потребовал этого. В результате мы можем говорить свободно, зная, что наши выступления не записываются и не могут быть ложно истолкованы за пределами этого зала. Могу также добавить, что мое предложение встретило сильное сопротивление со стороны нашего уважаемого президента, доктора Ингрэма.

– А чего вы, собственно, испугались – что вас сочтут причастным к такого рода акции? – проворчал с трибуны доктор Ингрэм.

Не обращая на него внимания, щеголеватый вице-президент продолжал:

– Я не меньше, чем все другие, испытываю отвращение к дискриминации.

Некоторые из моих лучших… – он заколебался, выбирая слово, – …моих самых уважаемых товарищей по профессии принадлежат к другим расам и исповедуют иные вероучения. Более того, как и доктор Ингрэм, я сожалею о произошедшем вчера инциденте. Единственное, с чем мы в данный момент не согласны, касается вопроса процедуры. Доктор Ингрэм – если я могу воспользоваться его метафорой – предпочитает вырвать больной зуб. Согласно моему мнению, следует применить более умеренные формы лечения против неприятной, но локальной инфекции. – По залу прокатилась волна смеха, выступавший улыбнулся. – Я не могу поверить, что отсутствующий здесь, к нашему всеобщему сожалению, коллега, доктор Николас, хоть чуть-чуть выиграет, если наш конгресс будет отменен. Мы же в плане профессиональном многое теряем. Более того – и поскольку у нас заседание закрытое, я говорю это откровенное – мне кажется сомнительным, что широкий вопрос расовых отношений может как-либо нас касаться.

– Конечно, он нас касается! Разве это не относится ко всем и к каждому? – раздался одинокий голос из задних рядов. Но над остальной частью зала царила исполненная внимания тишина.

Оратор отрицательно покачал головой.

– Какие бы взгляды мы ни исповедовали, мы исповедуем их как индивидуумы. Естественно, мы должны поддерживать членов нашей ассоциации, когда это требуется, и я сейчас предложу определенные меры в связи с историей, случившейся с доктором Николасом. Но вместе с тем я совершенно согласен с доктором Ингрэмом в том, что мы специалисты-медики и что у нас мало времени на дела, не относящиеся к нашей профессии.

Доктор Ингрэм вскочил со своего места:

– Я не говорил этого! Я лишь подчеркнул, что подобную позицию мы занимали в прошлом. И я с нею совершенно не согласен.

– Тем не менее вы сами заявили об этом, – пожав плечами, парировал щеголь.

– Но совсем в других целях. И я не позволю переиначивать мои слова! Глаза маленького доктора яростно сверкнули. – Господин председатель, мы здесь изощряемся в многословии, не скупимся на выражения вроде «весьма прискорбно», «достойно сожаления». Но неужели вам непонятно, что дело не только в этом, что речь идет о соблюдении гражданских прав и о человеческом достоинстве? Если бы вы были здесь вчера и видели то, что пришлось мне увидеть – как оскорбляли нашего коллегу, друга, достойного человека…

В зале раздались выкрики: «К порядку!», «К порядку!». Председатель заколотил по столу молотком, и доктор Ингрэм волей-неволей замолчал, лицо его горело.

– Я могу продолжать? – вежливо осведомился щеголеватый.

Председатель кивнул.