Отель «Калифорния»

Я отшвыриваю Ирза ногами, хватаю его за руку и ломаю. Потом — вторую. Все так быстро и так просто. Ничего не слышу, в ушах — только гул крови, несущейся по венам, только яростное биение собственного сердца, на языке вкус пепла и свежих могил. Дрожит все вокруг, дрожит до основания, и бес трясется.

Я хватаю его голову, и бью беса лбом о мраморный пол. Еще и еще! Он еще жив, и меня это бесит. Как же меня это бесит! Как же он меня бесит!

Мне хочется вцепиться зубами в его горло и вырвать глотку, мне хочется вскрыть его от яиц до шеи, чтобы внутренности вывалились наружу, чтобы он истек кровью, чтобы захлебнулся ей.

Я хочу…

— Mapa…

Я вскидываю голову на звук этого голоса, шиплю и рычу, как дикий зверь, готовый броситься на того, кто посмел отвлечь от добычи.

— Мара, не надо. Он не стоит того.

В проеме двери, которую я даже не заметила, стоит мужчина. И у этого мужчины почему-то золотые, змеиные глаза.

Пальцы крепче сгискивают голову беса. Я могу ее оторвать. Я хочу ее оторвать.

— Мара, посмотри на меня! — окрик, приказ. Приказ, противостоять которому почему-то не получается. — Посмотри мне в глаза.

И я смотрю. Они золотые, они переливаются, затягивают, окутывают теплом.

— Это я виновата…

— Смотри на меня, Мара. Смотри мне в глаза, колючка. Возвращайся ко мне.

К тебе… Куда — к тебе? Кто…

— Давай же, Шелестова. Возвращайся, — он протягивает руку. Голос знакомый, глаза знакомые, даже та тварь, что внутри него, знакомая. Это не просто тварь, это…

— Иди, ко мне, колючка.

…это змей.

Я выпускаю голову, поднимаюсь на ноги. И так сложно противиться этому голосу. Ярость все еще клокочет в горле, но… как-то не так… будто ее отгородили от меня.

— Давай, Шелестова. Иди сюда, — мужчина все еще протягивает руку.

Сзади какой-то шорох. И этот шорох вмиг все возвращает назад. Я снова шиплю, отворачиваюсь, но… Не успеваю ничего сделать. Змей хватает меня, дергает на себя, сжимает в руках, как в кольцах.

Нет!

— Mapa!

Вырваться. Мне надо вырваться. Мне надо закончить то, что я начала. Мне надо…

— Mapa!

… убить беса. Забрызгать тут все его кровью. Вырвать ему… Это будет так просто. Выпотрошить его, как куриную тушу. Выпотрошить.

— Мара, смотри мне в глаза! — и снова приказ, и я снова смотрю в эти золотые глаза, которые так близко. А под пальцами кровь… сладкая. У нее сладкий запах. Я разорвала мужчине кожу на руках. Разорвала…

— Давай, иди ко мне, — золотые глаза, теплые… Змеиные… Глаза гада.

Ярослав.

— Это я виновата, — и что-то теплое течет по щекам. — Я виновата, — стоном с губ.

— Я виновата, Ярослав!

И он уже не держит, он обнимает, прижимает к груди, гладит по волосам. Рядом с ним так тепло, так невероятно тепло… и больно, потому что…

— Я виновата, виновата, виновата…

— Посмотри на меня, — и снова я подчиняюсь. — Ты не виновата. Слышишь?

Волков говорит так уверенно, твердо, тихо. — Ты не отвечаешь за решения и поступки других. Тем более ты не отвечаешь за то, что творилось в голове у Артура. Ты не виновата, запомни! Выучи, как молитву, — Волков смотрит на меня, и вокруг него легкое серо-молочное свечение. Дымка, дрожащая, пахнущая ладаном и миррой.

А слезы продолжают катиться по щекам, и дрожат ноги.

— Ты не виновата, колючка.

Глава 22

Ярослав Волков

Шелестова дрожала в моих руках и прятала лицо. Ее сила все еще сходила с ума, стремясь уничтожить все вокруг, на полу неподвижно лежал Георгий. Мордой в пол, с неестественно вывернутыми руками. Полагаю, Артур тоже был где-то здесь. Судя по тому, в каком виде я встретил на лестнице визжащего и крутящегося на одном месте Крюгера, убил придурка именно он.

Ну а если и нет — похер, разберемся. И с Санычем тоже, и с Советом, если потребуется.

Я оторвал Мару от пола и прошел к непонятно как уцелевшему дивану, усадил на него девушку. Неприятно хрустело под ногами битое стекло и мелкий строительный мусор. Шест в центре комнаты был погнут, вырван из пола почти с мясом, воняло какой-то гнилью.

— Посмотри на меня, — попросил, присаживаясь рядом с Шелестовой на корточки.

Девушка подняла глаза: взъерошенная, растерянная, перепуганная. На щеке красовался тонкий, но глубокий порез. Одно из крыльев было явно сломано.

Полыхать он будет медленно.

Рубашка на груди и животе разодрана, словно пережевана кем-то, пропитана кровью. Ее кровью.

Очень медленно.

— Поговори со мной. Что у тебя болит, только честно, — добавил, видя, как в ироничной улыбке едва-едва скривился уголок губ.

— Ничего, правда. Крыло только, — она глубоко вдохнула, стараясь собраться, тряхнула головой. — Но это поправимо, оно восстановится, Анатолию только надо позвонить. Не хочу в больницу к Совету. Домой хочу.

— Скоро поедем, обещаю. Точно больше ничего не болит?

— Нет.

— На тебе много крови, — я все еще всматривался в глаза цвета неба этого лета.

— Все в порядке, — она сжала кулаки, снова глубоко вдохнула. — Тебе от меня сегодня тоже досталось. — Мара перевела взгляд на мои предплечья. Их немного саднило, но и только. Она подняла руку, будто хотела дотронуться, но так и не коснувшись, сжала пальцы и опустила кулачок себе на колени.