Отель «Калифорния»

В зале сидели люди, что-то ели. Музыки не звучало; слышались невнятные обрывки фраз да перестук вилок по фарфору.

Маленьких столиков в зале не осталось, стояли только большие, на шесть персон: остатки былой роскоши еще ориентировались на «шведский» завтрак.

Выбрав место в полутемной глубине, он повесил одежду, сел лицом ко входу и принялся ждать Елену.

Очень быстро, бесшумно появилась круглолицая официантка в передничке, молча положила кожаную книжку меню. Громов так же молча кивнул, но смотреть не стал.

Он сидел и думал, что умирающий ресторан как нельзя лучше подходит к ситуации.

В прежней жизни Громов часто посещал гостиничные рестораны: иногда один, иногда с женщиной. Порой он приходил один, а уходил с женщиной – такой же полуприкаянной искательницей приключений. Но тогда все происходило по-другому.

Рестораны сияли огнями, гремели музыкой, а женщины смеялись, молоды и доступны…

Впрочем, нет, они не обязательно оказывались молодыми и далеко не все изначально были доступными, это Громов кипел энергией, шел на поводу своих желаний – и они осуществлялись сами собой. Ночи в придорожных отелях дышали восторгом сладострастья, длились долго и не несли ничего, кроме радости. А завершались всегда одинаково: тихим вздохом закрываемой двери и замирающим стуком каблуков по коридору. Утро приходило в спокойном одиночестве – без круассанов на балконах, но и без раскаяния.

Громов ездил в командировки, находил женщин на одну ночь, возвращался домой – не ущербленный и не виноватый, поскольку вины ни перед женой, ни перед семьей как категориальной общества не имелось.

А потом снова ездил, снова находил и снова возвращался.

Сейчас он понял, что незаметно постарел.

Это казалось странным; пятьдесят три года не могли считаться серьезным возрастом. Громов был бодр, имел стопроцентное зрение, спал безмятежно и по утрам у него не болел ни один орган. Его тело не покинула сила: весной, сменив резину вместе с дисками на шиномонтаже, он нес домой два колеса в сборе, по одному в каждой руке.

Его кто угодно мог назвать «мужчиной хоть куда».

Однако что-то произошло в последнее время: то ли он устал от жизни, в которой главным удовольствием стали разъезды ради разъездов, то ли = пресытился одинаковыми наслаждениями. Как любому мужчине надлежит выпить свою цистерну алкоголя, так Громов познал свою дивизию женщин и успокоился.

Точнее, сменил приоритеты и не рвался в бой по первой ракете.

Он открыл обтрепанный том меню со страницами, засаленными по краям, переправленными ценами и карандашными росчерками поперек названий блюд. Откуда-то выпала желтая визитка с несколькими мобильными номерами и женщиной в сетчатых черных чулках. Бездумно повертев, Громов сунул приглашение обратно.

Все входило в правила. Проститутки при гостинице были таким же атрибутом, как богомолки при церкви.

Женщин, помимо жены, у Громова было столько, что он их не считал, опасаясь сбиться. Все прошли без следа.

Елена настояла, чтобы они устроились ночевать в двухместном номере. Она была права насчет поезда. Но женщина, живущая под химерой «целомудрия» – при запрете земных удовольствий в угоду бесполым радостям рая – не согласилась бы провести ночь в одном помещении с почти незнакомым мужчиной. Такая предпочла бы деревянную скамью на вокзале.

Елена не производила впечатления недоступной.

Ее жизненный статус: ушедший муж, две взрослые дочери и одиночество в расцвете лет – располагал к интрижке.

Но тем не менее нечто невнятное говорило, что привычное по отношению к ней недопустимо.

Впрочем, такие мысли пришли непонятно откуда. Ни о чем подобном Громов даже не собирался думать.

Официантка подошла опять, поставила на стол две тарелки, беззвучно положила две пары приборов.

Разговора о том, что ужинать будут двое, не было. Она знала свое дело и изучила людей до такой степени, что понимала без слов.

Выкладывая вилку и нож, девушка склонялась низко. Громов видел ее грудь в расстегнутой кофточке; ущелье между сдвинутыми полушариями казалось влажным.

Оттуда пахло молодостью, какой у него уже никогда не могло быть.

Когда она ушла, он взял меню, вытряс карточку со шлюхой, смял и зашвырнул в темноту под соседний стол.

Где-то за спиной упала на пол то ли вилка, то ли ложка, что-то весело проговорила женщина, что-то невнятно ответил мужчина, кто-то прошаркал к выходу, скользнул тенью в боковом зрении.

Вдруг показалось, что не было ни Елены, ни напряженного вечера, что он по неясным причинам завернул в Нижний Новгород и приземлился в агонизирующем «Волжском плесе». И был тут один – как всегда на трассе.

Одиночество пробило и высосало позвоночник.

Впору было разыскать визитку борделя. Лишь близость с женщиной – любой, даже продажной – возвращала жизнь мужчине.

Громов поежился. Ситуация выходила из-под контроля.

В сумрачном зале дрожал запах прокисшей еды, несвежего хлеба и пролитого спиртного всех видов: от пива до коньяка. Такой многослойный аромат был характерен для всех ресторанов. Обычно он подстегивал аппетит, сейчас показался духом тления.

Тут все шло под откос.