Отель, портье и три ноги под кроватью

Я надел часы на правое запястье. Теперь на мне было двое часов. Мы заказали еще по напитку, и Джинджер достала айфон, чтобы показать мне фотографии своей собаки. Проведя нетрезвым пальцем по экрану, она медленно пролистала несколько снимков себя обнаженной – часть из них была сделана в солярии, окрасившем ее обнаженное тело в жуткие желтые и зеленые тона. Но, вы знаете, это все равно было круто. Потом Джинджер начала говорить, но не о своей профессии. О себе и своих проблемах, психических затыках, проявлявшихся физически – например, в компульсивном побуждении щипать пинцетом грудь до крови.

В тот момент я просто жил. Что бы ни произошло со мной дальше, мне не было скучно. Это было нечто совершенно, совершенно новое.

Ну, и мы заказали еще по порции.

* * *

На работе ситуация неуклонно ухудшалась. Почти каждую неделю я получал выговор за какое-нибудь преступление, как и остальные сотрудники рецепции; качество обслуживания падало на глазах.

Все, чему меня учили, пошло прахом. Я говорил быстро и матерился. Нет чаевых – вы свободны. Мне нужно было зарабатывать. Хотите знать все об отеле? Прочтите брошюру в номере.

Следующий, пожалуйста.

Но из-за таких дел у меня начал болеть живот, как после паленого самогона. Это были грязные деньги, и я тратил их на грязные мартини, чтобы забыть, как ужасно хитрить и воровать каждый день. Такая жизнь заставляла меня постоянно хмуриться; но, когда мой банковский счет стал разбухать от сотенных купюр, я подумал об основательном отдыхе, о возвращении в большой мир, о том, чтобы раздать свои долги и уехать куда подальше.

Кейптаун. Я мог бы уехать в Кейптаун, прокутить все до цента и понять, что потерял.

Но мысли о Новом Орлеане не покидали меня. Разве я не был там счастливее? Разве я не был там лучше? Как получилось, что я так надолго задержался в Нью-Йорке? Я, возможно, уже уехал бы отсюда, но в некотором смысле Нью-Йорк околдовал меня. Здесь настолько сильное земное притяжение, ощущение центра вселен-

ной, что покинуть этот город почти невозможно. Мне часто трудно было даже выйти из квартиры.

И потом, денежный вопрос. Причина всего сущего: сотенки все текли ко мне, и нужно было быть полным придурком, чтобы перекрыть денежный клапан, особенно в городе, где безденежье читается в каждой морщинке на вашем лице. Я думал о своей новоорлеанской квартире возле железной дороги, с задним двором, которым я так и не воспользовался, и о том, как мой волчок начинал раскручиваться, рассказывая о заднем дворе где-то в другом месте, которым я так же не буду пользоваться. Осесть в другом центре вселенной. Мне нужно было уехать на какое-то время. Вернуться в Новый Орлеан.

Глава четырнадцатая (В отелях нет тринадцатого этажа, поэтому у меня нет тринадцатой главы)

Нормального отпуска мне бы не дали (вот удивительно, да?). Но к этому моменту мой стаж обеспечивал свободные выходные, что, по сути, было неслыханной роскошью в нашей отрасли, и коллеги на рецепции презирали меня за это. Еще одна причина уехать из города на некоторое время: отдохнуть от коллег. Руководство сразу отклонило мою просьбу. Но я все же взял отгулы, заказал билеты на поездку с четверга по вторник и решил позвонить и сообщить о своей болезни за два дня до и через два дня после своих выходных. К этому моменту мне было уже все равно. Пусть выносят выговор. И вынесут. Я знал, что заслужил это.

Приземлившись в Луизиане, я сразу же почувствовал себя спокойнее, чище, лучше. Как только я забрал багаж, меня окутал горячий воздух, словно теплое, влажное объятие. Такси ехало по I-10, через Метэри (Метри, брат!), и, несмотря на разрушения, оставленные ураганом, все казалось прекрасным. Французский квартал пах все так же. Местные жители пили то же самое. Картина так ласкала взгляд и успокаивала душу, что я начал рефлексировать. Изменились мои шутки. Я говорил своим близким друзьям «отсоси у своей мамаши» – на севере это было очень смешно. В Новом Орлеане меня бы не поняли. Здесь это посчитали бы гадостью. Теперь, в этом городе (где я когда-то жил без сотового телефона), мой смартфон все еще выдавал электронные письма из сутолоки Нью-Йорка. Дававший большие чаевые прелюбодей просит номер на день со скидкой. Генеральный директор умирающей империи видеопроката просит поздний выезд. Джинджер Смит сообщает, что будет в полдень (я должен был позвонить в «Бельвью» и договориться. Я никогда не позволял Смит самой о себе заботиться).

Я отключил телефон и вошел в «Алиби»; он уже ждал меня.

– Вот он, мой мальчик.

Он встал, и мы пожали друг другу руки, улыбаясь и оглядывая друг друга с ног до головы.

– Ты ни капли не изменился, Томми.

– Только внутри, Перри. Только внутри. Ты вроде в порядке, приятель. – Но он выглядел старше, его глаза смягчились, а в волосах появилась проседь. На нем была кепка с эмблемой «Янки» – чего я никогда не замечал и с чем не ассоциировал себя тогда.

– Сначала ты, – сказал Перри.

– Нет, ты.

– Давай, Томми, рассказывай.

– Нет. Как твоя семья, в порядке?