Отель разбитых сердец

В день моего ухода он спросил у меня:

— Вов, не против, я уключу радио?

— Включай, включай, Ванюша, включай, родной! — затараторил ему я. — Погромче включай! Хоть на всё отделение, милая душа, дорогой ты мой человек! Ухожу я! Скоро ухожу! Совсем чуть-чуть осталось!

Вспоминая сейчас ощущение грядущей свободы, я задумчиво пролистываю исписанные страницы тюремных тетрадей. Как хочется прямо сейчас закончить и отложить написанное в сторону! Но упускать ничего нельзя, и я продолжаю.

Кому-то покажется, может быть, что в своих записках мемуарист издевается над страданиями, болью и немощью. Поверьте, это совсем не так! Но без чувства юмора и здорового цинизма в этой юдоли скорби труднее стократ. Даже на краю могилы эти вещи будут нелишними, по отношению к окружающим ли, к себе ли.

Обилие мата и пердежа на страницах повествования также не ставьте в упрёк автору. В ковбойских салунах, как известно, висело объявление: «В пианиста не стрелять, играет, как умеет». Автор тоже пишет, разумеется, как умеет, но прежде всего — пишет правдиво. Что было, то было; что преобладало, то преобладало.

— Владимир Владимирович, — обращается ко мне неугомонный Развалина. — А зачэм ты сегодня ходил у душ? Ты ж три дня назад ужо ходил туда.

— Я вообще каждый день хожу.

— А зачэм ты кажный день ходишь у душ?

— Как зачем? Чтобы быть чистым. В идеале два раза нужно ходить: утром и вечером, ну, здесь хорошо и один прорваться.

— Так ты и так чыстый. Не кажный день же.

— Ну, считайте, что хожу потому, что нравится мне.

— Дома в душ надо ходить, — встревает студенистый толстяк. — А из этого душа мало ещё какую заразу принесёшь.

— Не будешь мыться — точно принесёшь. Чистота — залог здоровья, это ещё с детства должно быть всем известно. К тому же я, например, месяц здесь кукую. Посмотрел бы я на вас, салажат, кабы месяц вы не мылись.

На этом я заканчиваю глупый разговор, утыкаясь в своё писание. Писание не идёт. О странные, дремучие люди! — думаю я. — Мракобесные, дезориентированные, неряшливые! Живущие яко в тумане, те, для кого что Пасха, что Радуница, что Первомай! В добрый час, для такого уровня сознательности, дисциплины, гигиены, взаимопомощи живём мы даже чудесно. Электричество, отопление, канализация. Канализация нужна: пусть и не моются, но какают же. Чудесно живём, проедая богатейшие, как оказалось, советские остатки: этого не понимают, и очень зря. Это скоро станет ясно. Когда уже полностью проедим. Как ясна уже многим миссия Советской власти, сумевшей почти каждого из этих сыроватых людей научить читать и почти каждому подтереть нос.

С внутренним хохотом думаю я о сунувшихся сюда немцах, гениях орднунга: это здесь-то они хотели что-то внятное организовать, в этих-то заколдованных краях очарованных странников? Ну понятно, они иллюзий не питали и ставили своей задачей организовать прежде всего демонтаж и утилизацию населения, а затем уже обустроить для себя пресловутый лебенсраум. Примерно такую задачу ставят и сегодня, после майдана, прогрессивные европейцы для славянских земель. Только вот во всеобщей фантастической иррациональности и эта цель становится фантастической. И недостижимой. Врёшь, не возьмёшь! Не будет тебе лебенсраума!

Так, с философско-гигиенических рассуждений, довольно неторопливо, благостно и типично, начинается новый день. Вокруг тоже всё как обычно. Развалина аккуратно протирает очки об одеяло соседа, задумчиво приговаривая: «Пиздец мне. Сдохну нахуй». Сопля же, выдрессированный, о мою не смея, вытирает после жирной рыбы руки о собственную простыню. На оной простыне лежит просаленная газета с очистками. Утро как утро. События, впрочем, развиваются стремительно.

Оранжевый уровень

Магнитная буря. Оранжевый уровень угрозы. Теперь я знаю, что это не пустые слова. Утро разгорается. Развалина и Жертва лежат чуть ли не в обнимку на своей кровати и угрожающе гулят. Уровень их агрессии стремительно растёт. Сегодня они буквально не дают прохода взмыленным работницам. «Сестричка, забери мою утку, помой и принеси обратно. Скорее», — диктует Развалина. Когда утка приносится, немедленно следует комментарий: «Ты через Москву её носила? Быстрее надо». «Никуда вы не спешите, так мы спешим», — вторит ему Жертва. «Сестричка, подойдите скорее. Когда вы будете ставить капельницы? Цельный день потом с ими сидишь». — «Если б ешчо помогали капельницы ваши. Нихера не помогають», — снова поддакивает Жертва. «Не надо мне твой укол. Убери его нахуй. Мне лучше не становится. А вам тут всем наплевать». — «Это чыстая правда. Плявать они на нас хотели». — «Девушка, девушка, иди сюда, зови санитарку и пусть заберёт у деда утку, а мне принесёт новую, с крышкой. Утки и те покрали». — «Всё разворовывають и ешчо жалуюцца, што им платять мало». — «Сестричка! Сестричка! Капельницы вы нам будете ставить или нет?» — «Сестричка! Подойди сюда, ты слышишь, тебя чэловек зовёть!»