Отель разбитых сердец

Окриком их сегодня не приструнишь: настроенные болезненно, занудно и плаксиво, могут и сомлеть от жалости к себе. Пытаюсь вполне утешительно, но строго их увещевать. Это срабатывает ненадолго. Особенно раздражает шакалящий Жертва. С соседней кровати, забрызгивая мой локоть, кашляет Сопля. Я демонстративно протираю локоть салфеткой; Сопля, впрочем, не понимает ни смысла демонстрации, ни того, что, кашляя, надо прикрывать рукой рыло.

— Санитарочка! — кричит Развалина. — Санитарочка!

Запыхавшись, санитарочка прибегает в очередной раз.

— Убери лужу, — командует Развалина. — Перевернулась утка. Получылося, што я обоссался.

Санитарка исполняет желание смутьяна, довольно нелицеприятно ворча. Через некоторое время она приходит снова размораживать холодильник.

— У тебя жопа маленькая, — замечает ей вдруг Развалина.

— Ну и хорошо, — говорит она.

— Как это хорошо? Некрасиво.

— Кому надо, нравится.

— Мужчынам не нравится.

— Тебе, дед, откуда знать.

— Бо я мужчына.

— Правда? — с хохотком переспрашивает санитарка.

— Мужчынам нравятся большие, — Развалина делает вид, что не заметил иронии. — Тебя, наверно, никто и замуж не узял.

Лежащий рядом Жертва гнусно подхихикивает.

— Ну и хорошо. Теперь хоть не сука и не падла. А то у вас одно величание жён. А потом на задницы чужие смотрите. На большие, — смеётся санитарка. — Наверно, своя мелкая.

— Да нет. Как раз у меня не мелкая. Наоборот, у меня не мелкая. Рук не хватае обнять.

— Ещё остаётся?

— Это усё моё. Она учера тут была. Приходила. У двери боком заходить, прямо не може пройти.

Могу засвидетельствовать, что Развалина не лгал. Я видел его girl-friend вчера. Габариты у неё действительно изрядные.

— Смотрите, — обратилась на этот раз ко мне санитарка. — Стройные никогда толстым никаких таких вот замечаний не делают.

— Цивилизованно ведут себя, правда? — сказал я.

— Да просто не завидуют! При чём тут цивилизация! Мы не завидуем, а они завидуют. «Чего ты такая худая?» А я ж не говорю, чего ты такая толстая! Не завидую — и не говорю.

— Мужики притвораются. Всем нравятся только полные, — мрачно гудел Развалина. — Худобень не нравится никому. Это они говорат: «О, толстые, толстые». А сами другое думают.

— …Но почему-то в глянцевых журналах толстушек нет, — победоносно заключила санитарка. — И все листают эти журналы.

— Да ну. Это… Просто я знаю психологию мужчын.

— Вот и психология мужчин.

— Мужики на кости не бросаются.

— А и не отказываются. И отчего-то от своих толстух бегут — к молодым, — захохотала санитарка. — А отчего к молодым бегут? Потому что молодые стройные, — заключила она победоносно.

— Ну, молодое есть молодое.

— Ну вот и всё. Потому что стройное.

— Да не потому что. Просто для разнообразия.

— Ага. А чего ж ты к толстой не бежишь для разнообразия? Ха-ха! А к стройной.

— Я, например, к толстой бегу, — бубнил упрямый Развалина. — К самой толстой…

Диалог долго ещё продолжался в том же содержательном ключе, причём в конце Развалина вновь стал переходить на личности присутствующих, вернее, на задницу присутствующей оппонентки.

Сделав своё дело, санитарка ушла. Но напоследок пригрозила:

— Ладно, дед! Надоел ты мне. Плохо ты себя ведёшь. Смотри, не пожалеть бы. Я-то ещё тебе понадоблюсь.

— Иди-иди, — напутствовал её Развалина. — Вот, Владимир Владимирович: нет ничего хуже для жэншчыны, чэм когда мужчына усомницца у её красоте.

— Так что ж вы человеку настроение испортили, — упрекнул его я.

Развалина промолчал и помолчал. Непродолжительно. Через некоторое время началось снова. Они с Жертвой, похоже, затеяли троллинг персонала всерьёз и надолго, становясь буквально минуту за минутой всё более придирчивыми, распущенными и крикливыми. Претензии, капельницы, утки…

Я почувствовал, что устаю от всего этого и вышел с книгой из палаты. И опешил: по всему коридору, сбиваясь с ног, под карканье старых глоток носились взад-вперёд санитарки с утками, сестрички с капельницами и дежурные врачи со стетоскопами. Пациенты неистовствовали. Безумный, истерический лямант стоял по всей больнице. Отдельно взятые, индивидуальные отчаяния, клокоча, извергались из палат в коридор, объединяясь в коллективном набатном порыве. Вопли и проклятия бесноватых доносились с разных сторон коридора, чёрной загробной тяжестью был наполнен спёртый воздух его. Это было жуткое ощущение. «Вот тебе и оранжевый уровень», — подумал я, слушая, как беснуется этот единый многоглоточный организм с коллективными вставными зубами.

«Пожалуй, на маразматиков крайне отрицательно влияет общество друг друга», — размышлял я. — «Развалина один был ещё человеком, а как подселили ещё двух паралов, совсем пошёл вразнос. Один парал тихий, да и вообще не парал. Второй горланит вместе с Развалиной… Они скоро какашками начнут кидаться!» — понял я в ужасе. — «Похабники и скандалисты… И бабки им вторят из коридора… Из разных дверей… полифонически… Может, эта симфония — к выписке моей? Прощальный, так сказать, концерт…»