Читаем Отель «Савой» полностью

— Что скажете вы об этом парикмахере Колумбе? — со смехом спросил Александр. — Удивительное его имя — Колумб!

Звонимир окинул меня быстрым взглядом и заявил:

— Если парикмахер именуется Христофором Колумбом, то это не велика беда. Но ваше имя — Александр!..

Это было хорошо сказано и — Александр умолк.

Иногда я говорю:

— Звонимир, давай уедем!

Теперь же Звонимиру этого особенно не хочется: Бломфильд тут, и жизнь с каждым днем становится интереснее. Каждый поезд привозит гостей из Берлина, купцов, комиссионеров и просто бездельников.

Всех сюда привлекает Бломфильд. Парикмахеру Колумбу приходится много работать. Склад багажа теперь выглядит уютно с двумя большими простеночными зеркалами и мраморным столом перед ними. Колумб самый ловкий парикмахер, какого я только видел в жизни. Пять минут — и уже готово. Стрижку волос он производит по новейшему методу, с помощью бритвы. В его парикмахерской никогда не слышно стука ножниц.

Черт знает, откуда у Звонимира деньги на нас обоих. Счет за нашу комнату достиг уже солидных размеров. А Звонимир и не думал оплачивать его. Свои деньги он каждый вечер перед отходом ко сну клал себе под подушку. Он боялся, как бы я не украл их.

Мы жили почти так же хорошо, как сам Бломфильд, и, когда нам хотелось, отправлялись в столовую для бедных. Когда же нам это не нравилось, мы ели в гостинице. И никогда у нас не выходили деньги.

Однажды я заявил Звонимиру:

— Я уложусь и отправлюсь дальше способом пешего хождения! Если ты не хочешь отправиться вместе со мною, то оставайся здесь!

Звонимир заплакал. То были искренние слезы.

— Звонимир, — говорю я, — вот тебе мое последнее слово: взгляни на календарь. Сегодня вторник. Ровно через две недели мы уедем!

— Несомненно, — заявляет Звонимир и клянется громко и торжественно, что так и будет, хотя я вовсе не требую его клятвы.

XXI

В тот же день, после обеда, секретарь Бонди попросил меня на минуту к столу Бломфильда.

На время своего пребывания здесь Бломфильду нужен еще один секретарь. Требовалось уметь делить посетителей на назойливых и полезных и вести переговоры с теми и другими. Не знаю ли я подходящее лицо, спросил Бонди.

— Нет, не знаю никого, кроме Глянца.

Но тут Бломфильд отрицательно махнул рукою. Это движение означало, что Глянц ему совсем не подходит.

— Не угодно ли вам занять это место? — спросил Бломфильд.

Тут и вопроса не было. Бломфильд вообще не спрашивал, он все бормотал про себя, как будто повторял давно решенные вещи.

— Посмотрим! — сказал я.

— В таком случае вы можете завтра у себя в номере… вы живете?

— В номере 703.

— Прошу завтра же приступить. Вам будет дана машинистка.

Я откланиваюсь и чувствую, как Бломфильд смотрит мне вслед.

— Звонимир, — объявляю я, — я теперь секретарь Бломфильда.

— Америка! — восклицает Звонимир.

Моей обязанностью было выслушивать лиц, приходивших к Бломфильду, оценивать их проекты и письменно сообщать ежедневно Бломфильду о посетителях минувшего дня.

Я записываю внешность, положение, род занятий и предложение каждого посетителя, а потом резюмирую все это. Я диктовал свои отзывы машинистке и прилагал к делу очень много старания.

После первых двух дней Бломфильд, по-видимому, остался доволен моею работою, потому что при наших встречах после обеда он весьма благосклонно отвечал кивком на мой поклон.

Я так давно ничего не делал; теперь я доволен.

Это занятие было мне по душе, потому что я был самостоятелен и нес ответственность за все сообщаемое мною. Я остерегался сообщать лишнее. Тем не менее иногда я подавал целые романы.

Работал я от десяти до четырех. Ежедневно являлось по пять, шесть или более посетителей.

Я прекрасно понимал, чего от меня хотел Бломфильд.

Он желал проверять самого себя. Не во всем он полагался на свое собственное суждение, да у него и не было времени раздумывать над каждым просителем, и он желал иметь подтверждение своих собственных наблюдений. Генри Бломфильд был человеком разумным.

Тройня носила имена Нахман, Соболь и Вольф. Их фамилии в тесном единении были пропечатаны на одной общей визитной карточке.

Нахман, Соболь и Вольф разнюхали, что в этой местности Европы забавные безделушки были пока еще неизвестны. Они привезли денег: это они доказали; говорили они очень разумно. Уже много лет тут пустовала прядильня покойного Майблума. Ее можно было восстановить, по словам Вольфа, с небольшими «затратами». Господин Нахман останется здесь; им, собственно, не так нужны деньги Бломфильда, как его имя. Фирма должна была называться «Бломфильд и К°» и снабжать, данную местность и Россию безделушками.

Тройня собиралась фабриковать фейерверки, бумажных змей, серпантин, хлопушки и лягушек.

Позже я слышал, что мысль относительно безделушек очень понравилась Бломфильду. Два дня спустя я увидел, как вокруг фабрики Майблума постепенно и медленно стали вырастать строительные леса, пока все полуразвалившиеся каменные стены ее не были окружены деревом и досками — наподобие памятника в зимнее время.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Дом учителя
Дом учителя

Мирно и спокойно текла жизнь сестер Синельниковых, гостеприимных и приветливых хозяек районного Дома учителя, расположенного на окраине небольшого городка где-то на границе Московской и Смоленской областей. Но вот грянула война, подошла осень 1941 года. Враг рвется к столице нашей Родины — Москве, и городок становится местом ожесточенных осенне-зимних боев 1941–1942 годов.Герои книги — солдаты и командиры Красной Армии, учителя и школьники, партизаны — люди разных возрастов и профессий, сплотившиеся в едином патриотическом порыве. Большое место в романе занимает тема братства трудящихся разных стран в борьбе за будущее человечества.

Георгий Сергеевич Березко , Георгий Сергеевич Берёзко , Наталья Владимировна Нестерова , Наталья Нестерова

Проза / Проза о войне / Советская классическая проза / Современная русская и зарубежная проза / Военная проза / Легкая проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее