— Но я сразу понял, что у тебя какие-то проблемы, что ты бежишь от себя. Человек без багажа, я знаю, что это значит.
Я быстро пролистываю последний дневник. В самом конце несколько недатированных записей. По одной на страницу.
Через две страницы:
После этого несколько пустых страниц. Затем еще запись:
Вечером в дверь стучат, внизу. На пороге стоит мальчик, за ним его мать.
Май держит в руках пирог и, улыбаясь, протягивает его мне.
— Он тренировался, — говорит она.
Я зашторил окна, но солнце проникает сквозь щели, и на полу образовался продолговатый квадрат, белая тень от света, падающего на плитку.
Мальчик вручает мне рисунок: три дерева с большими кронами и оранжевыми стволами под зеленым небом.
— Лес, — комментирует мать.
Они стоят в лучах солнца, мать и сын, прямо на лабиринте.
Просыпаюсь с болью в голове и теле. Весь мокрый, с гусиной кожей, словно вдруг покрылся чувствительными датчиками, настроенными на мир.
Вылезаю из кровати и смотрю на себя в зеркало. Лицо опухло, вокруг глаз синева.
Открываю душ и стою под горячей струей, пока не заканчивается горячая вода. Сначала вода окрашивается кровью, и я ощупываю тело, суставы, плечи, локти, колени, ключицы. У меня на боку ужасная рана, на ладонях ссадины и царапины. Очистив ладони от бетонной крошки, надеваю розовую рубашку и открываю балкон. Небеса спустились вниз и разверзлись. Я вытягиваю вперед руки, повернув ладонями вверх, — на безымянном пальце левой руки белый след от обручального кольца, — затем поднимаю руки к небу, дождь омывает раны, розовая рубашка намокает и прилипает к лотосу.
У меня есть тело.
Мое тело — это я.
Вдруг прилетает прозрачная бабочка, садится мне на руку и складывает серебристые крылья, она очень большая.
На балконе барабанит дождь. Вспоминаю, что дом женщин теперь защищен от дождя. Я заменил последнее стекло позавчера.
За дверью стоит Фифи, в руках у него коробка с книгами. На голове бейсболка задом наперед.
— Мне тут пришла мысль принести вам оставшиеся книги. Чтобы не нужно было каждый день спускаться за новой в кладовку.
Он ставит коробку на пол.
— Вы сможете изучить ее в тишине и покое, пока приходите в себя.
Я говорю ему, что мне уже лучше.
Он рассматривает меня с большим сомнением.
— Не похоже.
Фифи вытаскивает из коробки книгу.
— Вот разговорник, чтобы учить язык, который вас, возможно, заинтересовал. Рекомендую. Здесь никто не понимает ваш родной язык, и далеко не все говорят по-английски.
Я открываю книгу и вижу, что она предназначена туристам. Чтобы помочь им в разных ситуациях. Сделать заказ в ресторане, купить билет на поезд или марки на почту, спросить, как пройти. Произношение дано в скобках после каждого предложения. Листаю. Отдельная глава под названием «В трудных ситуациях». Там есть такое предложение:
Или:
Листаю дальше, и на самом верху следующей страницы написано:
В самом конце глава «Вещи, которые иногда теряют». Там довольно длинный список:
И ничего о самом человеке, думаю я.
Я вполне мог бы учить по пять фраз в день. Через неделю в моем лексиконе было бы уже семьдесят предложений. А сколько слов нужно, чтобы выжить?
Я так и слышу маму: «Слова можно неправильно понять по-разному. Возьмем, к примеру, твоего папу».
Фифи говорит, что навел справки и никто не признается, что напал на меня.
— Люди думали, что вы работаете на Уильяма. Объяснения запутанные и противоречивые. Упоминали также женщин, которым вы делаете ремонт. Бесплатно. Кое-кто недоволен и на днях мне на это намекнул. Они считают, что это несправедливо, — повторяет он.
Наконец, он слышал, что я разозлил напавшего тем, что при встрече посмотрел ему в глаза.
— У нас здесь так не делают.
— А у нас делают, — говорю я. — Мы смотрим в глаза людям, которых встречаем на улице. А как иначе узнать, нужно ли здороваться.
Прежде чем уйти, Фифи вынимает из нагрудного кармана своей клетчатой рубашки солнечные очки.
— Они со склада, — поясняет он, протягивая их мне. — Совсем новые. Я их только примерил. На них даже ценник сохранился. «Пилот», — добавляет он. — Не будет видно подбитого глаза.
Мнется.
— Я больше не могу читать книги. В детстве много читал, но во время войны перестал.
Все еще мнется.
— Достаточно одного предложения, чтобы взорвать деревню. Двух, чтобы уничтожить мир.