— Крылья обычно делают мужчины среднего возраста, — слышу я его голос и замечаю на предплечье той руки, которая держит папку, четыре меча, пронзающих пылающее сердце.
У меня на теле всего семь шрамов, четыре выше пупка, три — ниже. Птичье крыло, которое разместилось бы на плече, как рука друга в знак поддержки, закрыло бы два, даже три из них, стало бы моей оперившейся тенью, моей защитой. Уязвимая розовая плоть под маслянистым оперением.
Парень быстро пролистывает рисунки, показывая мне разные варианты, наконец его указательный палец останавливается на одном из них.
— Орлиные крылья особенно популярны.
Он мог бы добавить: какой же мужчина не мечтает быть хищной птицей, чтобы одному парить над миром, над озерами и болотами в поисках добычи?
Вместо этого он говорит:
— Вам явно нужно время.
И поясняет, что в кресле за занавеской у него другой клиент и сейчас он как раз заканчивает национальный развевающийся флаг с растушевкой.
Он понизил голос:
— Я предупредил его, что флагшток согнется, если он прибавит хотя бы пару кило, но он все равно настаивает.
Я собирался заглянуть к маме до того, как она ляжет спать, и поэтому хотел закончить все дела в салоне побыстрее.
— Я тут подумал, пусть будет дрель.
Даже если мой выбор и стал для парня неожиданностью, он не подал виду и начал искать нужную папку.
— Дрели у нас, наверное, вот здесь, среди электроприборов. Она точно не сложнее того четырехколесного велосипеда, который я делал на прошлой неделе.
— Нет-нет, это была шутка, — признался я.
По его серьезному виду очень трудно понять, обижен он или нет.
Я покопался в кармане, достал сложенный листок, разгладил и протянул ему. Повертев листок туда-сюда, он поднес его к свету. Мне явно удалось его озадачить, и он не мог скрыть сомнения.
— Это что, цветок?
— Лотос, — отвечаю я без тени смущения.
— И только один цвет?
— Да, только один цвет — белый. И никакой тени.
— И никакой надписи?
— Никакой надписи.
Он собрал папки, сказал, что сможет сделать цветок без трафарета, и включил машинку.
— И где вы хотите?
Он уже собрался обмакнуть иглу в белую жидкость.
Я расстегнул рубашку и указал на сердце.
— Сначала нужно сбрить волосы, — говорит он, выключая машинку. — Иначе цветок затеряется в дебрях.
Самая короткая дорога в дом престарелых лежит через кладбище.
У меня всегда было предчувствие, что пятый месяц года станет последним месяцем моей жизни, и в дате последнего дня тоже будет пятерка, если не 5.5, то 15.5 или 25.5. Это будет мой день рождения. Утки тогда уже спарятся, прилетят кулики. Я перестану существовать под пение птиц в цветущем весеннем мире без ночей.
Будет ли мир тосковать по мне? Нет. Станет ли беднее без меня? Нет. Спасется ли мир без меня? Да. Стал ли мир лучше с моим приходом? Нет. Что я сделал, чтобы он стал лучше? Ничего.
Иду и размышляю, как бы одолжить у соседа охотничье ружье. Просто попросить, как просят, например, удлинитель? А на кого охотятся в начале мая? Ведь не стреляют же прилетевшего гонца весны или утку, сидящую на яйцах. Может, сказать, что собираюсь застрелить нахала, который не дает мне спать в моей квартире под крышей многоквартирного дома в центре города? Но Сван знает, что я не охотник. Наверное, лучше было бы все-таки пойти одному в горы, стоять там в ледяной реке в высоких сапогах, чувствовать холод, плотной стеной окружающий тело, и гальку на рыхлом дне у берега, а потом как река быстро уносит почву у меня из-под ног, дно становится глубже и исчезает, пока я смотрю в сверкающий водоворот; тогда не придется стрелять из ружья. С последней рыбалки я привез домой две форели, разделал на филе и пожарил с луком, растущим в горшке на балконе. После того как Сван уговорил меня пойти на «Крепкий орешек 4.0», он также знает, что я не выношу никакого насилия. И в кого же стрелять в мае, кроме самого себя? Или в другого