Отец

— Смотри, однако, в другой раз не прощу, — вздыхая, нестрого пригрозил Изюмову лейтенант. — Понят дело? Вот так! Эхма! — вздохнул он еще тяжелее. — Ох, и грузна же ты, шапка Мономаха! Ох, и грузна! — Помолчал. — Дед мой так, бывало, говаривал. Ты вон самый маленький командир. В длинной цепочке-то. Всего-то-навсего отделенный. И давно ли? Без году неделя! И то хлебнул уже. А выше-то если кто? Выше! — указал ввысь, вскинув голову, взводный. — Вот так-то, брат. Пойми меня. Соберись-ка с сердцем, умом и пойми. И постарайся… Обязан… душа вон, а должен уметь все учесть, предусмотреть! Четко обязан приказ выполнять! — «А сам? — вспомнил Матушкин, как уперся супротив приказания Пивня. — Так я же, — тут же отыскал он себе оправдание. — Я же… Доказал ему, Лебедю. И для дела!..» Замолк на мгновение. — Словом, кровь из носу, а мне чтобы всех уберечь! Убер-рр-речь! — процедил яростно Матушкин.

Солдаты притихли. Слушали. Но кто-нибудь нет-нет да и зашаркает ложкой по котелку, а то начнет возить в нем пальцем, а потом его в рот.

Успокоившись малость, почувствовав облегчение — как-то все-таки разрядил обстановку с Изюмовым, — Матушкин забеспокоился и обо всех остальных, о всем своем взводе. Солдаты — кто еще прихлебывал чай, кто курил, кто рылся в сумках — все сыто покряхтывали. Видать, уже были готовы прилечь, ждали только команды. И Матушкин — все, в конце концов, от командира должно исходить, быть под его неусыпным контролем — отечески, но властно приказал:

— Отдыхать! Всем, всем отдыхать! — демонстративно взглянул на часы. — Ничего себе, десять… двадцать два семнадцать уже! Все! Пять минут, и чтобы мне все дружно храпели! Понят дело? Вот так!

Тишина, темень и стужа нависли над передовой. На фронте далеко не загадаешь, только настоящая минута твоя. Вот солдату и были довольны: в тепле, у огня, не их покуда черед стоять на часах у орудий, руками размахивать, прыгать, щелкать от стужи зубами.

— Скидывай сапоги, — стал укладываться на ночь помор. — Эк, взопрели-то, бедолаженьки. С неделю, чай, не разувался. — Старательно потер и сверху, и между пальцами, размял и подставил ноги к огню. — Дышите, дышите, родненькие. Далеко еще вам до Берлина-то топать. Ой, далеко! — потом расстелил портянки, плотные, суконные, из немецкой шинели, расстелил на соломе себе под бока. Никто их отсюда не уведет, да и просохнут быстрей от живого тепла, и ребрам помягче.

— Эх, мальчики! Чего бы сейчас! — тоже вывалив к костру голые ноги, простонал Голоколосский.

— Чего… Известно чего. Чего еще может быть у тебя на уме? — отозвался насмешливо Лосев. — Нажрался — бабу теперя тебе.

— А верно! Смотри! — наигранно поразился Голоколосский. — Мудрый, да? Народная мудрость?

— Тьфу! — сплюнул возмущенно рыбак. — Пузырь ты, вот ты кто! Лопнешь ишо.

— Это ишо отчего? — передразнил его Игорь Герасимович.

— Оттого! Спесь… Вон как она из тебя.

— Слушай, треска…

— Сам ты треска.

— Да не злись. Чего обижаешься? Хорошая рыба — треска эта ваша. Консервы из печени… Спасибо вам, рыбачкам. Пальчики, черт возьми, оближешь. Ладно, хочешь, китом тебя назову?

— Дура ты. Ох и дурак, хотя инженер.

— Злишься? Не злись. Чего тебе? Есть она, нет… А мне, — инженер чиркнул себя по горлу. — С лета уже пощусь.

— Смотри, тоже мне отыскался… — оскорбился помор.

— А что? — подмигнул ему инженер.

— Да кто бы сейчас на ей не попрыгал?

— Ай да треска! Ай да дает! Кит! Теперь вижу, кит! Ну, мальчики, представляю… Дорвемся до немок. Вот уж дадим! Что, признайся, кит, — опять лукаво подмигнул помору Игорь Герасимович, — ни одной не пропустишь, переплюнешь нас всех?

— К стенке тебя за это, за немок, — построжал помор. — Сами же наши тебя и к стене. Ишь, чего вздумал. Силком!

— А я разве сказал, что силком! Ни-ни! Я не насильник какой-нибудь, избави меня бог! — горячо, оскорбленно открестился от обвинения Игорь Герасимович. — Понимать это надо, рыбак, понимать! Мы полюбовно! Да, да! И ей хорошо, и мне, — хитро, ласково погладил рыбачка по колену Игорь Герасимович.

— Они с нашими как? Так и с ихними надо. Так с ними, с падлами, только так! — вдруг вставил с напором, с негодованием Степан Митрофанович Орешный.

— Ах, вот ты как? Товарищ лейтенант, вы только послушайте, как он запел! — обратился Лосев за помощью к взводному. — На одну доску нас… Да как ты смеешь? Они же фашисты! А ты их с нами на один аршин! — накинулся он на рябого.