Отец

— Это потому, что ты видишь ее каждый день.

— Вы — тоже.

— Но мы — врачи… Она часто лежит? Не спит, а лежит? Ты внимания не обратил?

— Никогда она не лежит. Если свободна, то едет в город, в кино или к тете Терезе. Или делает что-нибудь… Никогда она не ложится, и ничего такого…

— Ну ладно. Иди. Добро. Поможешь отправить ее в санаторий, Саша?

— Она не поедет. Мы летом сдаем две комнаты, в она упряма до невозможности.

— А ты повлияй.

— Мы никогда не жмем друг на друга.

— Но в данном случае — это твоя обязанность.

Первый удар очень дальней тревоги. Он отдался в Саше предчувствием.

«Мама!»

Ну, а что же будет со мной?

Да что все это такое? Что ему лезет о голову? Она поедет лечиться и там поправятся. Главврач для того только вызвал его, чтоб Саша ему помог, а не для того, чтобы заразить его страхом!

— Мама! Ты на меня не рассердишься? Ты похудела… Я раньше не замечал. Поезжай в санаторий, прошу тебя! Ты — в санаторий, я — в лагерь, ладно? Что-нибудь у тебя болит?.. Только скажи мне правду.

— Глупейшая паника, — отвечала она. И, повернувшись к нему спиной, налила себе воды в ковшик, набрав ее из-под крана.

— Ты поедешь, да?.. Я очень прошу. Я очень-очень тебя прошу!

— Мало ли кто что просит! — сказала она заносчиво. — И почему человек должен делать то, чего ему совершенно не хочется? — Она поставила ковшик, но не повернулась к нему лицом. — В жизни не ездила по санаториям! Думать опасно… «Думать» — этого надо всячески избегать. Да и комнаты мы сдаем каждый год. Я не хочу подводить людей.

— Конечно! Так я и знал!

Она посмотрела на него вызывающим взглядом и стала похожа на девочку: худая, вытянутая, с руками, на которых светилась каждая жилка.

Глаза у нее блестели, словно вставные камни.

— Мама! — сказал он в страхе, чувствуя, что между нею и миром стоит стеклянная перегородка. Даже между нею и сыном, о котором она не могла не заботиться, которого не могла совсем не любить…

— Почему ты не думаешь обо мне? Что мы делать будем, если ты заболеешь?

— Нет. Я думаю. Я думаю о тебе.

Она села к столу, принялась аккуратно штопать его носки.

— Ты не пропадешь. Хорошей матерью я не умела быть. Me всем же быть матерями… И женами, Говорят, что у меня хороший контакт с больными. Возможно. Но на контакты с жизнью сил совершенно недоставало. У тебя есть дар вызывать сочувствие людей. Даже в школе на педсоветах мне внушают, что ты «превосходный» мальчик. Матери слышат, следует ли им беспокоиться за своих детей. Ну, так я за тебя спокойна. А кроме того, ты влюблен. Ты уже влюблен!

— Мы не о том говорим, мама. Ты больна? Отвечай!

— Да нет же. С чего ты взял? Я устала, — грустно сказала мать, вдевая новую нитку в иголку. — Устала. Хорошего — понемножку.

Он хлопнул дверью и вышел на улицу. Первый раз в жизни он испытывал страх — пытался подавить этот страх, не поддаваться ему. Шел куда глаза глядят.

И вдруг опомнился. По старой привычке он, кажется, брел к больнице.

Нет, нет!.. Запас «тишины» окончился, больше я туда не пойду. И не поеду в лагерь, буду ей во всем помогать: мыть полы, ходить с кошелкой и покупать картошку. Она не уедет, и я не уеду. Пусть!

Он резко повернул и зашагал к городу.

Может ли это быть, чтоб дорога была бесконечной? Нет. Он видел на ней каждый камень. Шел и вдруг останавливался, задумывался.

Поднялась изнутри волна и накрыла его с головой, всего — с заботами об экзаменах, с дурацкими Аней и Геной… Еще недавно эта история казалась ему такой оскорбительной, важной.

«Влюблен»!

Пусть все по мне ходят, пусть делают что хотят, лишь бы мама, мама…

Он шел к городу. Проезжали мимо автобусы и легковые. Саша завидовал каждому встречному человеку… Ведь тогда… тогда она уже знала что-то, когда сказала ему про Бабича. «Если что-то со мной случится…» Не такой она человек, чтобы зря сказать. Не такой она человек, нет!

Центр города. Привычное здание гостиницы. К тете Терезе? Нет!.. Дальше, дальше, по звенящим улицам города.

Еще не жарко… Свежа земля в городских скверах. Вот скамьи, деревья, коляски с детьми, Мамы переговариваются друг с другом.

Где бы место найти?.. Вот дерево. И скамья.

Очень старое дерево с отмирающей веткой, свесившейся до земли. Ветер! Он засвистел на губах у Саши, приподнял его волосы, дунул а ухо. Саша сидел на мыске, в сквере, окутанный ветром, как одеялом.

И вдруг как будто бы повторился его недавний нелепый сон.

Он увидел Ушинскиса — только живого и всамделишного.

Ничего особенною в том не было, что человек захотел пройтись весной по одному из скверов, расположенных возле театра. (Как-никак, а при всей своей известности Ушинскис тоже был человек.) Вот… Шагает… На длинных ногах. В руке — сучковатая палка, на шее — шарф.

Все глядят ему в спину и шепчут: «Ушинскис, Ушинскис».

Как это скучно, должно быть, что все на тебя оглядываются! На Сашу тоже, случалось, оглядывались. Говорили: «Красивый мальчик». Он был готов провалиться сквозь землю. «Красивый»! Пусть это радует девчонок. Красота мальчика — сила и мужество.