Отец

— Сядем, — опешив, сказал Саша. — Вон там, в уголке, в сторонке, возле окна, и побыстрее закажем чего-нибудь. Выпить тоже закажем, ладно?

— Если ты так уж настаиваешь, я согласна… Саш, покажи, как танцуют булочки.

Он взял две вилки, надел на каждую по корочке черного хлеба и принялся изображать две пляшущие ноги.

— А ловко у тебя получается! — раскрыв рот, сказала она. — Ты прямо артист.

Саша между тем был несколько озабочен. Как любой подросток, первый раз в жизни пригласивший девочку в ресторан, он тревожился: а хватит ли у него «монет» на обещанное угощение. Должно было, по теории вероятности, хватить. Но он все-таки сомневался.

У Саши всегда были деньги. Странно, но ему давал их главврач той больницы, где работала мама. Каждый праздник вызывал к себе Сашу и, сердито хмурясь и блестя на Сашу очками, говорил:

«Вот тебе десятка (или пятерка). Ты — капиталист!»

Были ли это деньги месткомовские или личные главврача. Саша понятия не имел. Он не знал, что их собирают сотрудники «для мальчика Петронэль Куприявичене — матери-одиночки». Привыкнув к этим даяниям, Саша очень спокойно брал деньги, покупал себе книги, краски, мороженое. Иногда он их одалживал матери (Деньги она ему аккуратнейшим образом возвращала)

Сегодня в кармане у Саши было пятнадцать рублей. «Ну, а вдруг не хватит? — Он внимательно изучал меню. — Ура! Мне хватит!»

Подошла подавальщица. Мальчик принялся бодро заказывать, девочка отвела глаза.

А вокруг все стояла странная какая-то тишина. Люди на втором этаже энергично жестикулировали.

И тут Аня с Сашей вдруг догадались, что их окружают глухонемые — глухонемые абонировали ресторан.

— Это же надо! — удивленно сказала Аня.

А знаешь, почему глухонемые такие жизнерадостные, веселые? Мне кажется, оттого, что они не слышат слов. Их нельзя унизить, ранить, задеть…

— Саша! Но они же могут избить друг друга!

— Это совсем другое, что легко забыть.

— Знаешь что?., — У Ани голос охрип. — Пусть у нас с тобой будет наша азбука, Глухонемая… Если я тебе сделаю больно или ты мне… мы скажем друг другу: «Давай-ка лучше ударь меня!» Это будет нашим паролем. Ладно?

— Идет! — восхитился Саша. — Ну, а теперь я, пожалуй, выпью.

— Я тоже, — живо сказала она. — Потому что тебе, должно быть, скучно пить одному!

— Хорошо. А за что мы чокнемся?

— За слова!

— За какие?

— Ну… за слово «счастье». Идет?..

Ребята принялись есть, но все время оглядывались, опасаясь, что кто-нибудь их увидит (кто-нибудь из школы). Однако вокруг были только глухонемые.

— Пойдем наверх, поглядим, что там, ведь над нами третий этаж.

— Хорошо. — ответила Аня.

Но наверху была все та же мельница с крохотными, зарешеченными оконцами, а у столов сидели все те же глухонемые. Во главе большого стола — глухонемая невеста с глухонемым женихом. Они отчаянно веселились.

И вдруг заиграл баян… (Баяниста пришедшие, видимо, захватили с собой.) Для кого он играл?

— Может, они, как Бетховен: слышат не слыша, — предположил Саша.

Глухонемые пошли танцевать.

— Давай-ка тоже немного покружимся, — попросила Аня.

— Нет, нас могут застукать.

— На нас не написано, что мы — школьники!

— Вот если б я был Бетховеном…

— Бетховен был мрачен. Он не танцевал.

У обоих кружились головы, но выйти на середину зала они все-таки не решились.

И вдруг оба увидели занавеску из бамбуковых палочек. Она прикрывала стол, на который составляли грязную посуду. Угол был тих и темей. Аня первая с любопытством шагнула а закуток.

Оказавшись в закутке, Саша быстро сжал ее уши, слегка видневшиеся из-под кос. Она была словно заперта в двух больших, чуть вздрагивающих ладонях. Волна нелепого восторга понесла его; наклонившись к ее лицу, он ее осторожно поцеловал сначала в висок, где прозрачная жилка, потам вздохнув, поцеловал в пробор.

Девочка, как тогда, в трамвае, подалась вперед, даже слегка приоткрыла губы, будто чего-то ждала.

«Чего она ждет? Чего хочет? Что я должен сказать или сделать?»

Вся она — неподвижностью, и этим наклоном, и тем, что первая скрылась а закутке, — вызывала его на новые и новые поцелуи.

«А косы целуют? — в замешательстве спрашивал он себя, — В кино я что-то этого не видал. Я бы поцеловал ее в губы, но в губы я не могу, мне почему-то мешает нос».

Все кружилось от выпитого вина — стены, стол, неприбранные тарелки. Он снова и снова набирал воздуха в легкие, чтобы кое-как справиться с бьющимся сердцем. Где-то рядом с девочкой билось оно. Может, она это слышала?

Шаги подавальщицы.

Как воры, отпрянули они один от другого.

Ушла подавальщика.

Он прислонился к стене плечом. У самого горла билось его злосчастное сердце.

— И не стыдно тебе? — вдруг, подумав, сказала девочка.

Он не ответил, почувствовав себя глубоко уязвленным.

Оба стояли сердитые, исподлобья глядя друг другу а глаза.

И вдруг она рассмеялась:

— Саша! Уж лучше ударь меня! Ну?! Валяй.

2

Змей — дело летнее. Или, а крайнем случае, весеннее. А Саша соорудил для Генки зимой, во время большой перемены, чудесного змея из белой бумаги, с завивающейся бородой из ваты, змея, похожего на деда-мороза Почему-то сегодня Генка казался Саше особенно грустным и беззащитным.