Отец

— Таблеточки умеешь глотать?.. Если нет, пусть папа в папиросную бумагу или растолчет, да с медком.

А Громов, увидавший хитроватый блеск в Артюшкиных глазах, ахнул:

— А-артем!.. Как же я тебя понесу — до дома вон сколько!..

Начать Громов решил со фталазола — таблетки были большие, белые и внушали доверие. Он отломил половинку и от одной откусил чуток — попробовать, как оно.

Лекарство оказалось не горькое, чистый мел, только слегка аптекой попахивало — зачем заворачивать, Артюха небось и так съест. Из встроенного шкафчика над дверью из кухни достал Громов банку с вареньем из виктории, которое маленький любил больше всякого другого, положил в блюдечко, незаметно для Артема бросил в него нетронутую половинку и маленькой ложечкой утопил, запрятал внутри.

— А ну-ка, — глядя на сынишку, спросил потом весело и громко, — кому вареньица?! Кому? — подражая Рите, посмотрел по сторонам и будто бы вниз, под стол заглянул тоже. — Собачка хочет?.. Кошка хочет?.. Не-ет, мы им не дади-им, мы — Артюшке!

Тот ждал уже с открытым, как у галчонка, ртом, Громов быстренько подал ложечку, и Артюшка, забирая варенье, тут же плотно сомкнул губки.

— От так! — радовался Громов. — Раз — и ложка у папки чистая!

Но Артюшка уже выталкивал язычком окрашенную розовым дольку фталазола — еле успел отец поймать ее на рубашонке под грудкой.

— Артем?! От друг!.. Кусочек конфетки попался тебе, а ты?..

Но как он ни замешивал потом половинку таблетки, как среди ягод виктории ни прятал, сынишка каждый раз упорно находил ее во рту и выплевывал. Пока отец его уговаривал, Артюшка все варенье, что было на блюдечке, уплел, и когда Громов наконец-таки решил растолочь лекарство, налакомиться успел уже вволю.

— Да ты че? — удивлялся Громов. — Не хочешь больше варенья?..

Мальчонка не отвечал, только, ткнувшись измазанным подбородком себе в плечико, словно чего-то застеснявшись, отворачивался. «Ишь ты, — думал Громов, отчаиваясь, — красна девица!»

А может, не надо это — с вареньем?.. Может, парнишка и так все поймет — такой умница!

Он достал из пачки большую белую таблетку, показал сынишке.

— От! Видал? Таблетка. Надо ее скушать. Понял?.. Артюшка — хороший мальчик? Во, киваешь… Значит, хороший, правильно. Тогда так; полтаблетки папе, а половинку тебе… Артем!

Сынишка внимательно глядел на него исподлобья, но губ не разжимал.

— Смотри!.. Папка: ам!

Громов кинул свою половинку в рот и, делая довольное лицо, захрустел ею нарочно громко.

— Ым-м… вкусная!.. Теперь ты давай.

Артюшка мотнул белобрысой своей головкой.

— Да ты, знаешь, что? — распалялся Громов. — Зайчики, знаешь, как эти таблетки едят?.. Зайчики ам — таблетку, и нету.

На него вдруг нашел стих.

— А лисички?! Ам — нету! А ежик, знаешь, как эти таблетки рубает?!. Аж за ушами трещит! А волк? Хапает так, что попробуй, отыми! Только мы ему не дадим, мы — Артюшке!

А тот и губ не разжимал, а только так, горлышком:

— Ы-ык.

Громов перестал подпрыгивать около стола и гримасничать, перестал то ежика, а то волка изображать, и лицо у него сделалось вдруг таинственное.

— А ты слышал? — спросил внушительно и как бы со страхом. — Приказ был!.. Чтоба в поселке всем по таблетке — хошь как хошь. Ты понял?.. Вот этих и вот этих! — торопясь, он достал и левомицетин — таблетки тоже были большие, но он не стал их ломать. — Вот — мои, а вот — твои… Папка свои — раз! Если… (Левомицетин горчил, и Громов поперхнулся, но остановиться уж не мог.) если приказ!.. А теперь ты — свои.

Артюшка посмотрел на него доверчиво и опять одним горлышком, тихонько:

— Ы-ык.

— Хэх! — обиделся Громов. — Ы-ык, ы-ык!.. Ты ба лучше «а-а» говорил!

Малец посмотрел на него внимательно и требовательно, строго сказал:

— А-а.

И все-таки уже потом, после полудня, Громов добился своего — мальчишонок съел все таблетки. Пока Артюшка спал, отец тщательно, до пыли, растер фталазол и подбросил потом побольше в супчик, а крошечные крупинки бесалола он вскоре научился так искусно закручивать в папиросную бумажку, так обстригать концы, что были они почти неотличимы от перловой «шрапнели», из которой он постарался сварить кашу повкуснее.

Проголодавшийся после сна Артюшка все умял за милую душу. Жаль только, что это ему не помогло, казалось, даже наоборот, еще больше животик мальцу расстроило — штанишки пачкать стал чаще прежнего. Что ты с ним будешь делать?!

Когда часов около семи вечера заглянул к ним старик Богданов, Громов бросился к нему, как к родному.

— Уже не знаю, что делать, жду тебя как бога, Степаныч! Спасибо, что зашел…

— А как не забежать, — суетился под вешалкой старик, сворачивая вдоль и по привычке ставя в уголок старый свой ватник, навсегда вдетый в затрепанную, добела вытершуюся на сгибах куртку из толстого брезента. — Как… по-суседски-то? — поставил-таки стоймя ватник с курткой, сооружение свое аккуратно накрыл облезлым треухом. — А где Артем Николаич?

— Да вон, без штанов сидит, — пожаловался Громов. — Застирывать уже спина болит.

Старик поправлял под шерстяной кацавейкой измятый воротник серой рубахи:

— Вот напасть… Была бы моя супруга, покойница…

Громов его — за локоть: