Отец

— Об этом я много думаю. Пожалуй, трудно будет высказать понятно свои мысли. — Альфред Степанович отодвинулся от жаркого пламени костра. — Все же послушайте. Мы считаем, что воспитываем человека, который должен будет жить весь свой век в честном труде. Это правильно. Но как же узко мы понимаем это самое — прожить в труде. Мы внушаем воспитаннику школы, что он должен быть готовым к труду из года в год, что в этом его жизненное призвание, только в труде он достигнет личных успехов и удовлетворения. Эти наши внушения действуют, и благотворно. Ну-с, еще мы ежедневно ставим в пример героические жизни известных нам по литературе людей. Но повторится ли гражданская война у нас в стране? Или, скажем, возможна ли оккупация нашей Родины какими-нибудь новоявленными фашистами? Прошлое не повторится, и наши дети это понимают. Они любят Корчагина, но «сделать жизнь с него» не могут. Ничего не выходит. — Альфред Степанович даже развел руками. — Время Корчагиных и Чапаевых было временем жестокой борьбы за то, чтобы владыкой мира стал труд. Это был пафос их времени. В наше время труд стал владыкой в большой части мира. Вот в чем пафос нашего времени. Анатолий Поройков будет жить, когда во всем мире не будет царя-голода, царицы-войны, а всемирным владыкой будет Труд. Вот я и думаю: жить в труде в наше время — это не просто выстаивать у станка положенное время, перевыполняя нормы…

— Альфред Степанович, но ведь все это не ваши открытия.

— Конечно, не мои! Да вы слушайте. Помните, в поселковом клубе судили девятнадцатилетнего убийцу? Он был воспитанником нашей школы. Судили — и приговорили к расстрелу. И приговор приведен в исполнение… Страшно подумать: воспитанник нашей школы ударом ножа в сердце убил товарища-однокашника.

Анатолий знал убийцу, был на суде, и его только от одного воспоминания подрал мороз по спине. И Бутурлин как-то через силу сказал:

— Это был исключительный случай. Помните, как говорил прокурор о его матери? Он назвал ее моральной соучастницей преступления.

— Вот-вот, — как-то угрюмо оживился учитель. — Школа оказалась бессильной перед лицом семьи, маленькой семьи, — легкомысленная мать и заброшенный сын… Это, конечно, страшный пример… А вот другой: мы считаем естественным делом, что мальчишки бьют стекла в окнах, без этого мальчишки не растут. Да? Сами били. Ты, Толя, когда стекло в последний раз высадил?

— В позапрошлом году, в школе на переменке, — пролепетал застигнутый врасплох Анатолий, как бы вдруг почувствовав себя опять школьником. — То было нечаянно… Я вставил его.

— В этом-то и дело, что бывает чаянно и нечаянно. Битье стекол в окнах не такое простое дело. Как отомстить юнкору за то, что он тебя протащил в стенгазету? Отвалтузить? Примитивно, и самому недешево обойдется. А вот ежели систематически поздними вечерами бить ему зимой стекла в квартире?.. Это страшная месть.

— Простите, Леонид Степанович, но я не улавливаю ход ваших мыслей, — сказал Бутурлин. Он слушал учителя с напряженным вниманием.

— Все как будто идет пока логично, — успокоил его Альфред Степанович. — И совсем недавний случай: трое мальчишек, наших учеников, попросили отцов принести им с завода бракованных шариков. Потом, с наступлением темноты, забрались в недостроенную баню и оттуда из рогаток обстреляли теми шариками окна жилых домов. Попались, конечно, хулиганишки. В школе их проработали во всех инстанциях — от пионерской организации и до педсовета, — по всем правилам воспитательной науки проработали. Отцов оштрафовала милиция. Отцы щедро всыпали сынам ремня. Будто все?

Через неделю пришел ко мне отставной полковник, герой обороны Ленинграда, летчик, оберегавший Дорогу жизни через Ладогу, по которой увозили детишек от голодной смерти и фашистских снарядов. И у этого полковника тоже побили стекла хулиганы. А он как раз одолевал гриппозное воспаление легких.