Отец

Утренний чай пили вприкуску: сахару тоже оставалась самая малость.

Альфред Степанович снял с крючков двух судаков и сазанчика и вытащил из воды переметы.

— Эта рыба не для еды. Судаки мне и вахтеру: привык старый плут с нашего брата ясак брать. А сазан, Толя, тебе. Вот мы все и не с пустыми руками будем.

Потом Альфред Степанович принялся мыть «Лебедушку»; Леонид Петрович налил оба термоса кипятком и стал готовить к погрузке имущество, велев Анатолию драить песком всю засаленную и закопченную посуду. Оставили лишь одно ведро, в котором сварили картофельный суп с Анатолиевой тушенкой. За обедом доели весь хлеб.

— Глад и мор надвинулись на сей благодатный уголок, — с мрачным видом сказал Альфред Степанович, собирая со стола посуду. — Даже осы отныне презрели его и покинули. Надо спасаться и нам в поспешном отсюда бегстве. К тому же грозой пахнет.

Неподвижный с утра воздух над берегом и протокой с каждым часом тяжелел и напитывался зноем. Сначала не замечаемая за делами духота после обеда стала столь гнетущей, что все живое кругом замерло и затаилось. Работалось вяло, но все же к четырем часам моторка была загружена и готова к отплытию; только рыба еще оставалась в воде на куканах.

И в это время густой воздух как бы сотрясся раз, другой, и над свернутым лагерем пронесся бешеный знойный шквал. Протока, все эти дни будто покорно ожидавшая чего-то, вспенилась и мелкими быстрыми волнами с угрожающим шипением ударилась о берега. Лягушата поскакали от воды; ужи покинули свои засады под корягами и уползали в заросли бурьяна. Деревья на острове наклонились, вытянули ветви по ветру и посерели оттого, что их листья вывернулись наизнанку. Пролетели взъерошенные вороны. По берегу пробежал, вбирая в свое кружение всякий мусор, песчаный смерч и разбился об яр. Альфред Степанович стремглав бросился к «Лебедушке», которую ветром и напором воды прибило бортом к берегу, накренило и грозило перевернуть.

Но яростный шквал быстро пролетел и затих где-то над яром. Снова стало безмятежно покойно и паляще солнечно.

— Эй, Леонид Петрович! — крикнул Альфред Степанович, оттолкнув корму моторки от берега. — Сом-то ваш кверху брюхом всплыл.

— Не беда, — вяло протянул Бутурлин, протирая запорошенные вихрем глаза. — А не выкупаться ли напоследок?

— Отчего ж, — согласился учитель. — Время еще есть. — Он вскарабкался на корму «Лебедушки» и, оттолкнувшись своими мускулистыми ногами, нырнул.

VIII

На исходе седьмого часа вечера «Лебедушка» отошла от берега.

Чувство поэтической грусти охватило всех участников закончившейся рыбалки, когда кусочек берега с ровной площадкой, где стояла палатка, стал уменьшаться и уходить все дальше и дальше назад.

— Хорошо недельку прожили! — стараясь перекричать стук мотора, воскликнул Альфред Степанович. Он сказал что-то еще, но его не расслышали. И тогда, словно из вежливости, мотор заглох.

Чуть ли не два часа возился с ним Альфред Степанович, пока отладил зажигание и карбюратор.

Когда стали, наконец, приближаться к Собачьей Дыре, снова зашквалило, и уже всерьез: порывы ветра, усиливаясь, следовали один за другим. Из-за кручи яра, как клочья паровозного дыма, вылетали рваные облака и стремительно проносились над протокой. Над этими облаками вставала иссиня-черная туча. За четверть часа она закрыла все небо. Стало темно, Альфред Степанович с тревогой посматривал кругом. Но все же крикнул:

— Только вперед!

Полыхнула первая молния, и тут же ударил резкий и могучий раскат грома. Темнота сгустилась еще больше, и в этой густеющей тьме все чаще и чаще начали сверкать молнии. Хлынул такой ливень, что стало темно, как ночью. Альфред Степанович подвел было «Лебедушку» под защиту яра, но, ослепленный вспышкой молнии, чуть не врезался в челенья неизвестно откуда взявшегося в протоке плота.

Еле успев развернуть моторку, он зло прокричал срывающимся голосом:

— Докупались… Гляди в оба!.. На берег выбрасываюсь. — Он направил лодку на желтый огонь, отбрасывающий на черную воду волнистую золотую дорожку, ясно видимую даже в дожде. На берегу горел костер. Альфред Степанович заглушил мотор, и «Лебедушка», ширкнув носом по песку, замерла.

Костер пылал на уступе яра, но, чтобы добраться до него, пришлось карабкаться по раскисшему глинистому обрыву. Бутурлин поскользнулся, упал, испачкавшись в глине, и добрался до костра в таком виде, что на него было жалко смотреть.

— Хорошо, что дождь, — зло сказал он, раздеваясь донага. — Смоет.

Две большущие коряги были положены одна на другую, между ними весело горели дрова; верхняя коряга укрывала пламя от дождя. В нескольких шагах от костра стояла небольшая палатка. Маленькое становище ютилось на площадке, образованной выступом яра. Людей у костра не было.

— Эй, хозяева, разрешите у вашего очага грозу переждать? — крикнул Альфред Степанович.

— Пожалуйста, — ответил из палатки девичий голос.

Сверкнула молния, и тут же прогремел гром.

— Да не дрожи ты… — послышался мужской голос из палатки, но шум хлынувшего с новой силой дождя заглушил его.