Отец Александр Мень. Пастырь на рубеже веков

«Вот вы встаёте утром рано. Часто многие люди встают нехорошо. Мир кажется им противным. И вот в это время на одну минуту (если вы находитесь за городом) надо выйти в сад. И в молчании побыть наедине с природой.

Над нами — небо, мы его часто не замечаем. Восходящее солнце, гаснущие звёзды, бледнеющий серп луны. Пение птиц, звон кузнечиков. Тишина мира.

Побыть перед этой тишиной хотя бы несколько мгновений целительно для души. Потому что в этом молчании присутствует Творец. Человек неверующий всё равно может Его ощущать.

Несли человек будет каждый день вот так стараться искать минуты внутреннего безмолвия, он обретёт нечто, предваряющее молитву. Это будет источником силы. Вы потом будете скучать по этим минутам. Этому надо научиться, и этому можно научиться».

А задолго до батюшки о важности молчаливого предстояния учили православные исихасты и ещё раньше Святые Отцы. Мы ощущаем близость Бога только тогда, когда наш ум неподвижен. И техники медитации, необходимые для такого сосредоточения, тоже давным–давно известны в Церкви. (Кстати, забвение этого наследия — одна из причин ухода молодёжи в неформальные мистические секты).

Святой Паисий Величковский писал: «Мы в себе, как в зеркале, видим Бога, если мы очищаем сердце священным безмолвием». «Матерь Божия открыла новый и неизречённый путь на небо, который есть, скажу так, мысленное молчание…»

В христианстве это молчание — не растворение в ничтои не освобождение от оков окружающего мира, а свободная преданность Христу. Это свобода и любовь, а значит — подчинение себя Богу, желающему вместе с человеком участвовать в делах мира.

В этом отличие христианской мистики от прочих мистических учений. Если христианин действительно хочет, чтобы его дела и творчество принадлежали Богу, ему надо учиться слушать Его с большим терпением, постепенно, но постоянно.

В молчании мы избавляемся от рациональных конструкций, которые обусловлены нашей культурой, во многом идущей от эллинизма. Мы даже не отдаём себе отчёт в том, насколько наша ментальность детерминирована не библейской, а древнегреческой традицией. А она основывается на представлениях, в которых нет места Богу Авраама, Исаака и Иакова…

Внутреннее безмолвие, напротив, делает разум восприимчивым к необусловленному восприятию, позволяет познавать новую для нас Божественную реальность. Оно готовит душу стать храмом Господним.

Отец Александр считал, что каждый раз, когда мы открываем Священное Писание, когда мы встаём утром для того, чтобы трудиться, или ложимся спать в конце дня — в любое мгновение и, особенно в поворотные моменты жизни, мы должны настроить себя так, чтобы слышать голос Божий.

«Сейчас любой человек, — говорил батюшка, — слушает приёмник. Но если приёмник не работает, то пусть даже все вокруг будет наполнено волнами и голосами, идущими из мира, что можно услышать?

Наш приёмник духа — это наша собственная душа, и если она мертва, то все потоки духа не могут её оживить. Значит, нам надо настроить свою душу, потрудиться, чтобы услышать. Раз мы себя не можем спасти, то мы можем предстать перед Богом, а не дремать, повернувшись к Нему спиной».

Мейстер Экхарт по этому поводу говорил: «Бог готов ежечастно, но мы не готовы, Бог к нам близок, но мы далеки. Бог внутри, но мы снаружи, Бог у нас дома, но мы чужие».

А наш современник, брат Роже, писал в своей книге о молитве: «Если уметь ждать, созерцание принесёт счастье; это счастье есть источник борьбы за человечество, оно даёт мужество, энергию, помогает идти на риск».

Таким образом, настоящая молитва, и даже исихазм, не отгораживают от мира, но ведут к истинной, то есть несуетной открытости. И напротив, слишком сильный акцент на внешнем может быть попыткой самоутвердиться, компенсировать внутренние конфликты и неудовлетворённость духовной жизнью. Часто мотивы такой деятельности недоступны сознанию, но, если копнуть поглубже, станут явными тщеславие и ущемлённая гордыня.

3