Отец и сын

Закрыл, как было сказано ему, дверь на ключ Абрам Павлович, но повернуться, как говорится, не успел, как горячая волна ужаса мощно плеснула ему в лицо.

Сколь ни был циничен в жизни своей Веселовский, а все же хватило ему разума в тот момент понять главное: «Вот, она, государственная измена! За это уж точно не помилуют»… Но времени на раздумья по этому поводу уже не осталось. Потому что явился учтивый слуга, разодетый как господин и открыл перед ним своим ключом еще одну дверь – незаметную в стене. Без слов стало Абраму Павловичу понятно: теперь надо было идти в эту дверь. Вздохнул Абрам Павлович да и вошел. Тотчас дверь за ним захлопнулась, замок запорный щелкнул: ключ повернули и дверь заперли.

Веселовский оказался в небольшой, без окон, комнате, свет в которую попадал через потолок, которого, вообще говоря, не было. А было стекло, через которое были видны облака.

Комната была великолепно обставлена и убрана: с удобной софою, с круглым столом, покрытый тонко вышитой кисейной скатертью. На полу лежал ковер – толстый и пушистый, – для сокрытия шагов. Все было в наивысшей степени пристойно.

В кресле у стола, спиной к двери сидел человек, лица которого видно не было. Это был граф Фридрих Шернборн. Веселовский убедился в этом, когда сидевший встал и обернулся. Именно с ним Абрам Павлович и расчитывал увидится. Но некоторая таинственность, организованная цесарцами, все же повлияла: резидент вздрогнул и немедленно почувствовал жестокую сухость во рту, слабость в ногах и даже подступившую тошноту. Но он взял себя в руки, и, поскольку Шенборн уже улыбался, заулыбался тоже и шагнул навстречу.

– Добрый день, господин Веселовский, – сказал Шенборн лучезарно улыбаясь.

– Добрый день, Ваше Высокопревосходительство, – ответил Веселовский, заставляя себя улыбаться как можно приветливее.

– Вы хотите мне что-то сказать?

– Да. Я ведь сам искал с Вами встречи…

– Говорите…

– Подождите, господин граф… Мне немного нехорошо… Один момент…

– Может быть, позвать врача? – Шенборн показывал необходимую в таких случаях заботливость.

– Нет-нет… Лишние люди – лишние свидетели.

– Даже если это врачи?

– И врачи – тоже…

Прошло какое то время; может быть минута или две, пока русский резидент в Империи Абрам Веселовский, решившийся на государственную измену, сказал, наконец:

– Я готов.

20

Здесь нам, любезный мой читатель, самое время и место попытаться ответить на вопрос о мотивах измены Веселовского.

С мотивами матушки Евдокии, Якова Игнатьева или Никиты Вяземского все было более или менее ясно. Они знали и любили царевича с детства и так или иначе, старались для его пользы. Понятна даже метаморфоза, произошедшая с Александром Кикиным. Этот, бывший в ближайшем фаворе у Петра, потерял его доверие, едва не попал под суд, озлился и загорелся местью подлого человека – переменил хозяина.

Но какая же нужда была Абраму Павловичу Веселовскому, важному дипломату, царскому выдвиженцу, входить по своей воле в партию заклятых врагов Петра?

Вопрос этот интересует не только нас сегодня. Надо полагать, он очень интересовал и Кикина. Поэтому, когда уже план умыкания царевича так-сяк был сверстан, Веселовский готовился отъехать в Вену, и уже царь – на робкую просьбу резидента, что надо бы ему в Вене быть, дела ведь не ждут, ответил: «Правда, правда, поезжай; что ты тут со мною будешь лодырничать», – беседовали Кикин и Веселовский, считай, напоследок перед решительным шагом последнего, – Кикин спросил, не весьма, впрочем, уверенно:

– Слышь, Абрам Палыч, я спросить тебя чего хочу…

– Ну.

– Чего ради ты от государя то… Тово… Уходишь? Ну я – ладно. Я едва от петли, может, ушел. Зол больно есьмь. Да и напугал Он меня выше меры… Ну а ты-то что?

– Я-то? – Веселовский немного помолчал перед тем как отвечать, (как бы взвешивая, наверное – говорить-не говорить) – Ладно. – решился он вслух. – Ин, будь что будет. Скажу. Мы и так уже один другому много чего сказали. Так что… Слушай.

Я в чужих землях не первый день обретаюся. И много чего видел и знаю. Много чего… А попреж всего, знаю, что во всей земле нет государя, кокой бы к нам, московским людям, честную приверженность имел. Либо смеются, либо не понимают, либо боятся. И – которые бояться – тех все больше становится…

– Но так и что с того? И пусть бояться. Это даже оченно хорошо что боятся. Хуже было б, когда не боялись.

– Может, оно и так. Однако, если очень бояться станут – немедля коалицию сотворят. Всех возьмут. Даже султана. Даром, что басурман. И нам такой силы не пересилить. Николи! Разумеешь ли сие?

– Разумею…

– А коли разумеешь, скажу тебе так: Другой государь нам нужен!

– А кто? Алексей?

– Не ведаю. Но – помягче. Поспокойней. Поприветливей. Поумней даже.

– Тогда – точно Алексей.

– Я же говорю, не ведаю.

– А если он царем станет? Подойдет? – Это Кикин спросил.

– Ждешь, что ли?

– Жду. И скажу тебе – не токмо я жду.

– Не токмо ты… А много ли вас, тех, которые Алексея ждут-недождутся.

– Хватит. А ты чему веселишься? И сам ведь тоже – в нашем числе… Или как?

– Э, нет! Меня особо к вам не мешайте…

– Как – не мешайте? Ты ведь нам помогаешь?