Отец и сын

– Как же это он с Иваном то так лапухнулся… А где сейчас он, этот Иван Большой?

– Наверное, здесь, в городе. Где ж ему еще быть то…

– Найди и пришли его завтра ко мне. – велел Меншиков. – Нечего делать. – Глаза его засмеялись. – На что? – Мысль пришла с искринкою. Сказал: «Выпишем ему паспорт. Пущай едет к хозяину. До Данцига. Уважить надобно Алексея Петровича. А то – неровен час – царем станет…»

Оба засмеялись.

Александр Данилыч Меншиков в разговорах со своими рисковал, и не редко даже произносить крамольные речи. А Кикин для него был, безусловно, свой. Настолько свой, что даже явная опала царская Кикину не изменила в главном отношение его, Меншикова, к старому товарищу. Больше того. Меншиков в этот раз даже нашел нужным подчеркнуть кое-что:

– Как здоровьишко?

– Всяко бывает.

– Вижу, оживел. Ну, потерпи еще. Авось сменит гнев на милость. Ведь о н тебя на воды с собою взял?

– Взял.

– И разговаривал?

– Один раз только. И то весьма кратко.

– Ну… Лиха беда начало. Да… Сильно ты, брат, прохудился. Едва не утонул. Благодари Бога, что жив остался.

– Да… Спасибо Благодетельнице.

– И не токмо. Знай, я ведь за тебя лично разговаривал.

– Да? Ну, спасибо!

– Спасибом не отделаешься. Еще… повеселимся.

– Это конешно.

Сказал Кикин «Спасибо» Меншикову, а сам ведь точно знал: никто тогда даже не пошевелился в его, Кикина сторону. Все царского гнева испугались. «Одна Марта не испугалась. Помнит хорошее. Ну и слава Богу!» – подумал он.

8

Уже через два дня с паспортом и подорожной на руках Иван Большой пустился вдогонку за своим господином. Кикин спросил его провожая:

– Ты хоть знаешь, зачем так спешно Алексею Петровичу понадобился?

– Мыть, стричь да брить, да ботфорты драить – вот для чего. Или нет?

– Нет, брат. Хозяин зело опасается ныне тебя, поелику ты рот свой откроешь да скажешь, зачем царевич в чужие земли отъехал.

– Станут меня, поди-ко, о чем-то спрашивать. Лакей-то – что знает?

– Станут… Еще как станут, коли надо будет. И крепко. На виску пойдешь. И под плети. Церемониться не будут…

И помчал Иван Большой в Данциг. Примчал. Стал туда-сюда ходить и ездить, искать-спрашивать царевича. А его никто не видел все говорили, что не было его здеся вовсе.

Куда он делся?

Ответить на этот вопрос лакею было не под силу. Думал, думал, да так ничего и не удумал лучше того, чтоб воротиться домой. Подорожная то у него только до Данцига была. Воротился и сказал:

– Не нашел я царевича.

– Как – не нашел? Почему – не нашел? Что ты мелешь, голова твоя еловая? Куда же он делся?

– А я – почем знаю? – отвечал Иван.

Возвращение лакея порожним было первым тревожным сигналом.

Хотя – нет…

Первым определенно было явление царевны Марьи Алексеевны после ее лечения на водах в дом царевича, где с няньками и мамками жили двое его детей: дочь Наталья и сын Петр.

Одаривши детишек заморскими подарками, царевна принялась их ласкать и чуть не голосить, причитывая, что ах, мол, бедные малышки, стали вы-де сиротами, кто-то вас, маленьких, теперь приголубит и обогреет, коли нету у вас ни отца, ни матери…

О причитаниях царевны Марьи сразу донесли Меншикову. Но он им значения не придал. Короткое время не дооценивал серьезности положения даже и сам Петр.

Письмо из Санкт-Петербурга о том, что царевич выехал, царь получил 21 октября 1716 года. Несколько дней спустя был уже и второй почтарь, доложивший царю, что наследник благополучно ехал за ним.

Посчитали. Выяснилось что Алексей более трех недель уже в дороге; стали ждать его со дня на день. Напрасно. Алексей – как в воду канул.

От Петра пошли письма – пока еще не тревожные. Ибо нрав наследника был всем хорошо известен. Он мог вполне где-то остановится на отдых и с отдыхом… несколько подзатянуть. Объявится. Ничего страшного.

Так прошел месяц. Царевича все нет. 4 декабря Екатерина пишет тревожное письмо из Шверина Меншикову. 10 декабря она ему же пишет снова, что они, то есть Петр и Екатерина, очень обеспокоены отсутствием известий от Алексея. Как видим, пока еще речь идет только об отсутствии известий, а не о том, что Алексея по дороге украли, или убили.

9

В действительности же, как нам сегодня понятно, Алексей Петрович, не въезжая в Данциг, круто повернул на юг и погнал по знакомой ему вполне дороге против течения Вислы на Торн. От Торна русские беглецы направились, по всей вероятности, в Бреслау; из Бреслау – в Брно, а уже из Брно – в вожделенную Вену. И они были, как мы уже знаем, как бы и не беглецы, а подполковник русской армии, кроатский коронный дворянин Иосип-Адам Коханский с женою, поручником и тремя слугами едущим по своей надобности в Вену.

И ехали, и доехали они по этому маршруту вполне благополучно, без сложностей и приключений. Только царевич по дороге несколько раз (береженого Бог бережет) менял парики и клеил усы, а Ефросинья весьма умело изменила внешность и превратилась в синеглазую брюнетку.

И вот, наконец, Вена!