Отец и сын

Только тогда Шенборн учтиво поклонился: положение обязывало. И с удовольствием отметил, что ответный поклон царевича был очень, даже чрезмерно почтителен. Стало быть, молодой человек уже ясно понимает, что отныне он ничего не решает, и единственное средство, которое с ним осталось, это почтительность. Почтительность буквально ко всем, даже к тем, кто будет варить ему еду.

В следующее мгновение, вдруг, и неожиданно, наверное, и для себя самого, у царевича из глаз брызнули слезы. Плача, он заговорил, но заговорил неясно и негромко, скорее, как бы забормотал.

12

– Я приехал с немалыми препонами в Вену, рассчитывая весьма на то, что мой дорогой шурин мне поможет. Я нуждаюсь в помощи. Я скрылся из своего отечества – из Московского государства. У меня нынче имеется немало подозрений, что царь-отец мой хочет лишить меня престола и не подумает остановиться даже перед убийством, чтобы лишить меня трона. И это – не выдумка, ибо я хорошо знаю своего отца и не ошибаюсь. Хотя то, что я говорю – сейчас кажется невероятным. Но, все же, это правда. Даже если он и не прикажет прямо и скоро лишить меня жизни убийством, уже есть мне точное известие, что он хочет спрятать меня туда, откуда вернуться невозможно. Это место – монастырь. Прикажет поить только водой и кормить только хлебом, чтобы я скорее умер от голода.

Царевич говорил заикаясь, буквально сотрясаемый рыданиями. Не все можно было понять.

– Ваше Высочество, – в высшей степени осторожно прервал односторонние излияния царевича Шенборн, – успокойтесь… Ваша дорога закончилась, Вы устали и голодны… сейчас Вам дадут поесть…

И вице-канцлер выразительно глянул на почтительно стоявшего у двери лакея. Лакей повернулся уже спиной – чтобы принести этому русскому принцу тарелочку свиных колбасок с тушеной капустой, но голос пришельца заставил его задержаться:

– Нет, нет, – сказал царевич. Он уже почти прекратил плакать. – Нет, есть я ничего не хочу. Я чувствую жажду. Я с удовольствием выпил бы венского пива…

– Момент. – И Шенборн продолжил вкрадчиво: – Извольте сесть. Сейчас принесут пиво. – И задал вопрос для простого разговора:

– Вы где остановились?

– Еще нигде.

– Вы раньше в Вене бывали?

– Нет, никогда.

– А где либо, кроме своего Отечества, бывали ли?

– Бывал. В Дрездене, в Варшаве, в Кракове, – и немного подумав, добавил: в Торгау, в Торне, в Карлсбаде… – Скажите, – спросил он нерешительно, – мой немецкий вас не пугает?

– Нет, нет, что вы… Говорите вы очень прилично.

– Пишу я лучше.

– А вот и… – Шенборн хотел сказать «пиво», но вовремя себя остановил себя. Потому что принесли не пиво, а вино. По-видимому, ночью в доме вице-канцлера пива не нашлось. Но «Токайское» ведь намного лучше…

– Это не пиво, а вино. Отлично утоляет жажду. Его делают у нас в Венгрии. Вам понравится.

Вино действительно отличное. Царевич выпил. Глаза у него заблестели. Настроение поднялось.

А пока он пил и несколько приходил в себя, в голове вице-канцлера созрел и план первичных действий.

От токайского царевич повеселел, стал хихикать, размахивать руками, вскакивать с кресла. Порывался рассказать о том, как он добирался и добрался до Вены. Но Шенборна совсем не интересовали подробности дороги. Он хотел немедленно, и как можно больше, узнать о мотивах бегства московского наследника. Искусством спрашивать, потрошить собеседника в ходе незначительного разговора, вице-канцлер владел в совершенстве.

– Кто? Меншиков? Это подлец и негодяй. Говорят, что раньше, чем попасть к отцу в денщики, он торговал в Москве вразнос пирогами с зайчатиной. И мне он тоже большого хочет зла. Потому и окружил меня с детства дураками и пьяницами.

– Новая жена отца? Она – не благородная, совсем подлых кровей. Прачка. Мужичка. Отец осыпал ее милостями. Но хорошего не добился ничего. Только разбудил честолюбие. Вы знаете, она приняла православие. Я – ее крестный отец. Не удивляйтесь. У нас такое бывает. Ей и это лестно, но более всего она хочет, чтобы все вокруг громко говорили о том, как она красива. Большего ей ничего не нужно… Кто Вас еще интересует?

– Все, что вы рассказываете, это, конечно, интересно. Но совсем не проясняет картину. – проговорил в раздумье Шенборн. – Зачем же, все-таки, Вы бежали?

– Бежал? – ошарашено переспросил Алексей. Потом помолчав немного, подумав, ответил сам себе невесело:

– Ну да бежал бе – жал… – И вдруг, заговорил – громко торопливо как бы даже воспаляя себя нарочно:

– Я же говорю Вам, что батюшка мой не полагает меня способным к правлению. Но, честное слово, – у меня довольно ума, что бы царствовать. Ведь это Бог дает царство и назначает наследников. А меня… меня, я знаю это совершенно точно, хотят до смерти моей засадить в монастырь. Отец хочет. Но я -то – не хочу в монастырь! Не хочу! Император должен спасти меня…

Комната была освещена неярко и поэтому царевич не заметил того, что вице-канцлер поморщился, словно от зубной боли. Шенборну стало ясно, что пошли повторы. А повторы были совсем не интересны. И он сказал, вставая с кресел: