Отец и сын

Говорили, что Алексея Петровича в городе Данциге царские люди взяли и отвезли в дальний-предальний монастырь под замок. Говорили еще, что царевич из-под замка и караула с помощью ангела своего ушел и наступним летом непременно тайно явится в Суздале повидаться с матерью. Говорили и то уже, что в Мекленбурге, в армии Вейде – заговор, и что заговорщики бунт готовят и хотят, значит, его царевича матерь Евдокию из заточения освободить, царствование предать Алексею, царя Петра по Божьему повелению убить, а Катьку-чухонку, девок ее и сына – заточить всенепременно в тот монастырь Покровский в Суздале, где Евдокия-матушка против воли своей в затворе была.

Плеер так же особо доносил в Вену, что громче стали жалобы да сетования имущих людей на то, как жестоко обходится царь Петр с детьми ихними: забирает в матрозы и заставляет корабельными плотниками робить.

Понятно, что таковые вести, хотя в них немало и кривды было и ненадежных всегда сплетен, Алексею проливались бальзамом на душу.

А как же в действительности откликнулось в России бегство царевича? Это, пожалуй, будет читателю интересно.

17

Царевич пропал! Происшествие чрезвычайное, ужасное!

Но гувернантка Алексеевых деток мадам Роген делилась вестью этой с царевичевым лакеем Иваном Большим совсем без тревоги, а, скорее, со злорадством:

– Его Высочество из России Светлейшим князем изгнан. Только он, Меншиков, ему, Алексею, в свое время сполна заплатит.

А Иван Нарышкин, один из ревностных сторонников Алексея, делился со своими людьми мечтой: если покровительство цесарское удачно будет, если цесарцам подфартит Алексея до смерти царя Петра у себя благополучно додержать, то будет все так хорошо, что лучше не бывает: «Как сюда (т.е. домой) царевич приедет, ведь он там (т.е. у австрийцев) не вовсе будет, то он тогда уберет Светлейшего князя с прочими. Достанется и учителю (Вяземскому) с роднею за то, что он его, Алексея, продавал.

Что обращает на себя внимание? Не то, что все дружно ненавидят Меншикова (это уже, что называется, общее место), а то, что считают Никифора Вяземского предателем.

Никаких прямых доказательств этому нет. Но косвенные – есть. Учитывая то, что наказаны были смертью люди, расположенные от Алексея намного дальше, чем учитель, это наводит на мысль, что Иван Нарышкин был, что называется, не так уж не прав.

Знали, знали о бегстве некоторые сторонники Алексея; знали не домыслы, а правду. Знали, и бегству его радовались, желали ему успехов и силы, чтобы дождаться у цесарцев смерти отца-антихриста и явиться домой царем, во всей силе и славе своей, покарать своих врагов и вознаградить друзей и помощников.

18

Между тем, с весны 1717 года Петр решился предпринять в поисках сына более энергические действия и направил в Вену, как бы мы сейчас сказали, опергруппу. Группа та состояла из четырех человек. Все это были молодые, храбрые и расторопные офицеры, которых Петр лично знал и которым доверял. Возглавлял группу капитан гвардии Александр Румянцев.

Молодые люди прибыли в Вену 19 марта 1717 года. Задача, которую им поставил Петр еще в Амстердаме, заключалась в том, чтобы найти царевича, взять его под охрану и как можно быстрее переправить в расположение русских войск, дислоцированных в Мекленбурге.

Исполняя повеление Петра, новые действия предпринял и Абрам Павлович Веселовский, положение которого, как легко может понять читатель, становилось все более и более ужасным. Он превращался в подлинного слугу двух господ. И обоим господам, или, по крайней мере, тому, кто был ближе и поэтому опаснее, Веселовский должен был служить до того ретиво, чтобы не вызвать даже ничтожных подозрений.

А задача, которую поставил перед ним Петр – узнать доподлинно, куда исчез сын, была не легкой. Хотя и понятной.

Начать Абрам Петрович решил с… часовых дел мастера Кеннера, которого мы с вами, читатель, уже немного знаем.

Явившись к Кеннеру, Веселовский сначала, высказал чистосердечный восторг по поводу новинки – превосходных английских часов – напольных, красного дерева, с боем, чем (что и требовалось) поднял настроение мастеру. И только после того, как убедился в нужном результате льстивых слов своих о часах, приступил к главному.

– Вы меня помните, господин Кеннер?

– Отлично помню, господин мой.

– Я несколько раз вас посещал… Мне нужно было… Понимаете, господин Кеннер, нынче у меня снова к вам нужда… У нас есть один общий знакомый – господин граф… э… Вы понимаете? Мне нужно сообщить ему нечто очень важное. Могу я передать ему маленькую записочку?

– Нет! – вдруг ледяным голосом ответил Кеннер. – Ни в коем случае это не возможно. Я только могу узнать, захотят ли с Вами иметь дело.

– Вот как? – чистосердечно изумился Абрам Петрович.

– Да. – И показал рукою на дверь. Такие вот дела. Не больше – ни меньше.

А на завтра Кеннера в лавке не было. И лавка оказалась запертой. И послезавтра. И после послезавтра – тоже.

Только на четвертый день Кеннер оказался на месте, и, как всегда, приветливо улыбался. Веселовский же должен был молча стоять и пережидать улыбку до тех пор, пока не услышал, наконец: