Отец Иакинф

— Дело, разумеется, надобно тщательно расследовать. Но как бы то ни было, речь идет о бунте противу такой духовной особы, как архимандрит и ректор, о сопротивлении военным властям, и я полагаю, ваше величество, виновных надлежало бы наказать розгами и, изъяв из духовного звания, отдать в солдаты.

— Да, да, расследовать. Непременно расследовать! — Государь поморщился. — Но розгами?.. В солдаты?.. Это уж пусть решают на месте!

— Возникает, однако ж, вопрос, ваше величество: как быть с отцом архимандритом, навлекшим на себя столь близкое подозрение в содержании девки под видом келейника?..

— А как полагают поступить духовные власти?

— Местная консистория, по необыкновенности в тамошней епархии такого дела, приступить к оному остается в нерешимости.

— Что же вы предлагаете, граф? — опять растерянно спросил государь.

— Полагаю, ваше величество, поелику дело сие не совсем обычное и более к духовному суждению подходящее, препоручить сие Синоду. Пусть проведет на законном основании подробное расследование для надлежащего замечания и взыскания.

— Да, да, конечно, Синоду, — обрадовался Александр. — Пишите, граф: Святейшему Правительствующему Синоду — не оставлять соблазна сего… гм… без должного замечания и взыскания…

Кочубей протянул государю резолюцию. Тот взял из золотого стакана перо, начертал: "Александр" — и отбросил его в корзину. Каждое перо употреблялось им только единожды, хотя бы то было лишь для подписи имени.

— И пусть об определении своем доложат.

— Не замедлят исполнить, ваше величество.

Государь поднялся и быстрым шагом, так что граф едва за ним поспевал, вышел из кабинета. На площади уже выстроились для развода войска.

II

Вениамин, епископ Иркутский и Нерчинский, кормил ворон на берегу Ангары. Со всей округи слетались зловещие эти птицы на архиерейскую заимку. Ее сразу можно было узнать по вороньему граю, по бесчисленным птичьим гнездам на верхушках берез и сосен. Привыкнув к причуде владыки, ручные, точно голуби, вороны садились на плечи архипастыря и ели у него из рук.

Заслышав звон колокольца и скрип гравия под колесами легкой пролетки, Вениамин поднял голову. Прибыл консисторский секретарь и, не желая мешать владыке, нарушать его каждодневного по утрам занятия, остановился в отдалении.

О странном пристрастии архиерея знала вся епархия. Улучив момент, секретарь спросил:

— Дозвольте узнать, ваше преосвященство, отчего этим птицам вы так благоволить изволите?

Владыка ответствовал кратко:

— Плачу тем дань за Илию-пророка.

Что сие означает, секретарю было неведомо, но чтобы не прослыть невеждою, от дальнейших расспросов воздержался. Однако преосвященный и сам не поскупился на пояснения:

— Ворона — родная сестра ворона. А ворон — птица божия. Тебе ведь ведомо, сыне, — когда Илия-пророк укрылся от мести царя Ахава в пустынных горах за Иорданом, глада он не испытывал. Два раза на день приносили ему вороны и хлеб и мясо. — Наконец епископ стряхнул с рук крошки и в сопровождении крикливых своих любимцев, с карканьем кружившихся над головой, проследовал в свои покои.

На владычной подаче Вениамин появлялся редко. Все дела поступали к архиерею через секретаря. Через него сообщал он членам консистории и свое архипастырское по делам определение. Исполненный властолюбивой гордыни, епископ был малодоступен для духовенства — и черного и белого, даже для присутствующих в консистории протоиереев и ректора. По правде сказать, нового ректора, архимандрита Иакинфа, особенно он не жаловал. Не лежала душа к этому дерзкому и непочтительному академисту. Слишком уж мнил о себе, чересчур был самонадеян! И молод почти неприлично. Видит бог, не хотелось брать его к себе в епархию. Намеревался возвести в архимандриты игумена Лаврентия, добивался назначения его и ректором семинарии, и настоятелем Вознесенского монастыря вкупе. Книжник из Лаврентия был, правда, не ахти какой, но зато в послушании, в неизменной преданности к себе игумена Вениамин не сомневался. Так нет ведь, прислали своего, выкопали где-то в Казани! А вот теперь изволь с ним возиться: почти все дела, что докладывал секретарь, были так или иначе связаны с особой беспокойного архимандрита.

Да, видно, у молодого ректора рука в Синоде. Из ученых, академию кончил! А на что его ум да ученость-то надобны? Учености у него, Вениамина, у самого вдосталь — и в Иене, и в Геттингене, слава богу, побывал, и столько лет лейб-проповедником при дворе матушки Екатерины провел! А что до разных идей новомодных, так в них и нужды нет! От идей сих, вьюношам свойственных, одни заботы да недосуги. Да вот прискакал из России новый ректор, и зачалась крутоверть. Нет, чтоб с ним, владыкой, посоветоваться, испросить наставления архипастырского — сам принялся порядки в семинарии наводить, будто и не бурса тут, а академия заподлинная.