Вот на одной такой кровавой тренировке и произошло весьма знаменательное событие. Вначале Люссия как-то несуразно увернулась от удара и получила небольшую царапину на ягодице. В горячке боя Семен сделал короткую пузу, подержался за окровавленное место одну минуту и они сразу же продолжили тренировку. Потом совершенно непонятным образом неглубокий порез образовался прямо на груди демонесы. Теперь уже Загребной лечил свою спарринг партнёршу с некоторым стеснением. Немного приземляло лишь то, что они были страшно потными и запыхавшимися. Но вот третья рана заставила задуматься всерьёз. Ведь Люссия явно могла отскочить от падающего наискосок удара меча, но что-то ей помещало, и новая рана появилась под лёгким кожаным доспехом чуть ниже пупка. Одежда была тут же сорвана, и незадачливый целитель стал лечить возложением своей длани. И только тогда присмотрелся и включил все свои остальные умения. И с некоторой паникой понял, что Люссия не просто испытывает болезненные ощущения от полученной раны, а чуть ли, не открыто и с вызовом получает громаднейшее удовольствие. Семён даже опешил от этого открытия, но руку не отдёрнул, а постарался сконцентрироваться и разобраться в своих чувствах. И как оказалось, и в себе он легко отыскал достаточно удовольствия и возбуждения от проделываемой процедуры лечения. Ему тоже было приятно держать руку на почти интимных местах демонесы. Мало того, его мужское естество впервые подумало о демонесе как об особе женского пола. И эта мысль приятной истомой отозвалась во всём теле. А значит....
После смерти Нимим, Загребной не то чтобы не смотрел на женщин, но для него вообще интимные отношения как бы исчезли из круговорота природы. Всё у него в этом понимании внутри выгорело. Причём выгорело навсегда и бесповоротно. Ни на какой женщине его взгляд больше не останавливался, прельщённый некой деликатной или пикантной частью, никакой голос его не заставлял умиляться глубокими и приятными обертонами, ничей блеск глаз не вызывал в нем желание сделать комплимент. А ведь при жизни Нимим он это делал, и довольно часто, нисколько не опасаясь ни её ревности, ни шутливых уколов с её стороны. Потому что прекрасно знал: любит он только свою обожаемую Бениду, но и прелести других женщин имеет полное право замечать. Да что там женщин, порой он и на демонес посматривал с одобрением и восторгом, а потом делился своими впечатлениями с Нимим. Было, однако, было....
Вот только после гибели любимой всё в нём умерло. И казалось навсегда. Но.... Неожиданно новые ростки чего-то волнующего в его душе всё-таки проклюнулись. Теперь оставалось только тщательно и скрупулёзно проанализировать эти ростки и решить: что это такое?
Если это простая мужская похоть, которую вызывает врожденный инстинкт дикого самца, то это одно. И с этой проблемой можно, а скорей всего и нужно бороться. Светлая память Нимим не позволит ему опуститься до простого скотского совокупления.
Но вот если это нечто другое? Если здесь идёт речь совершенно о другом понятии? Например, о чувстве? То, что делать с собой тогда? Ведь это ещё более кощунственней и подлей! Ведь тогда получается что и Нимим была для него чем-то наподобие нежной и приятной игрушки к которой он привык и с помощью которой ублажал свои телесные похоти. А значит и настоящих любовных чувств просто не существует в природе?
На такой кошмарный вопрос Загребной не мог ответить так быстро. В совершенно прострации он долечил рану возле интимного места демонесы, и тут же прекратил тренировку. А затем, даже не попрощавшись с Люссией, отправился в свои комнаты. Следовало долго и основательно подумать над тем, что произошло.
ЧАСТЬ ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Плохие новости с севера стали поступать всё чаще и чаще. А следом за ними стало происходить самое неприятное: уровень воды в Талой начал постепенно уменьшатся. Из чего следовало, что армия Оазиса Рая практически разобрала первый завал в тоннеле. Предложений, на королевском Совете по этому поводу поступило много. Кое-кто даже договорился до того, чтобы Загребной предпринял карательный рейд и лично уничтожил армию Верховного Вордана. А когда такое предложения несколько раз повторилось, Виктория, отражавшая наскоки в гордом одиночестве, все-таки примолкла и посмотрела на отца.