Отец мой шахтер (сборник)

– Это вы серьезно или шутите? – искренне недоумевая, спросил Печенкин.

– Да куда уж шутить, завтра от этой шутки вся Россия содрогнется, – ответил генерал недовольно.

– Повтори, что сказал! – выкрикнул вдруг Владимир Иванович, ухватив генерала за лацканы пиджака и вытягивая к себе. Столик упал, документы рассыпались, телевизор свалился и разделился на пластмассовую коробку и электронную требуху. Генерал уперся руками в плечи Печенкину, пытаясь оторваться, но это ему не удавалось.

– Повтори! – яростно потребовал Владимир Иванович.

– Завтра… вся… Россия… – прохрипел генерал, почувствовав, видимо, что иначе Печенкин его не отпустит, но Владимир Иванович не отпускал и снова требовал:

– Повтори…

Налицо было непонимание: Печенкин требовал повторить другое, про мать, а генерал думал, что про Россию. Это не понимали и Седой с Мелким, они вцепились в локти Печенкину, пытаясь разорвать его мертвую хватку, каждый говоря о своем.

– Не Нилыч, а Василий Нилович, – напоминал Седой, а Мелкий жаловался:

– Телевизор раскокали, гляньте вон…

Но Печенкин не желал нечего слышать, кроме одного.

– Повтори! – требовал он снова и снова.

– Завтра… вся… Россия… – послушно хрипел генерал.

Печенкин мог его задушить.

– Повтори…

– Завтра… – Генералу не хватало воздуха, и тогда Мелкий пришел ему на помощь:

– Завтра вся Россия содрогнется!

– Завтра вся Россия содрогнется! – подключился и Седой.

Они топтались вчетвером по важным, видимо, бумагам и потрескивающим деталям телевизора, словно исполняли какой-то странный и страшный мужской танец.

– Завтра вся Россия содрогнется…

– Завтра вся Россия содрогнется…

– Завтра вся Россия содрогнется, – повторил и Печенкин и отпустил вдруг генерала. Тот повертел шеей, откашлялся, поправил пиджак и резко, профессионально ударил Владимира Ивановича в лицо. На подбородок и грудь Печенкина хлынула черная густая кровь. Он наклонился и подставил под нее сложенные лодочкой ладони.

Генерал еще раз поправил пиджак и обратился к Седому:

– У тебя какой размер ноги?

– Сорок первый, – с готовностью ответил Седой.

– А у тебя?

– Тридцать девятый. – Мелкий почему-то испугался.

Генерал махнул рукой, сел на пол и стал расшнуровывать ботинки.

Глава тридцать вторая. А Я НОВУЮ ПЕСНЮ СОЧИНИЛА

1

Все те дни, когда Печенкин-отец безвылазно пропадал на своей работе, Печенкин-сын безвылазно пропадал на своем чердаке. Илье приносили туда еду – вкусную, полезную, разнообразную, но он отказывался, ограничиваясь дедушкиными сухарями и пепси-колой. После попытки самоубийства в молодом человеке проснулась яростная и веселая жажда жизни: он почти не спал и то читал вслух Ленина, то разучивал по дедушкиному песеннику и громко распевал революционные песни, то что-то писал и, смеясь, рвал написанное. Вообще он много смеялся, даже когда Ленина читал. Особенно Илью почему-то веселили слова вождя из работы «Социализм и религия»: «Мы требуем полного отделения церкви от государства, чтобы бороться с религиозным туманом чисто идейно и только идейным оружием, нашей прессой, нашим словом». Это место Илья перечитывал много раз и всегда заливисто хохотал.

В один из вечеров, когда стемнело, он надел красную швейцарскую курточку, узкие брючки и клоунские ботинки; чтобы не привлекать внимания охраны, перелез через забор, поймал попутку и поехал в Придонск. В кабине маленького грузовичка, глядя на ритмично возникающие и исчезающие придорожные столбы, Илья стал напевать – сначала про себя, а потом, чтобы не удивлять водителя, в четверть голоса – ту самую мелодию, которую исполнял однажды в их доме оркестр под управлением знаменитого дирижера:

Ту-у-ду-у, ду-ду-ду
Ту-ду-ду-ду, ту-ду-ду-ду-ду-ду…

Водитель – худой, с заостренным вперед лицом, большим острым носом и треугольным кадыком – прислушался и неожиданно подхватил:

Ту-ри-ру-ри-ру
Ту-ри-ру-ри-ру…

До самого Придонска они исполняли хором увертюру Дунаевского к фильму «Пятнадцатилетний капитан» и расстались, можно сказать, друзьями.

В Придонске Илья первым делом пошел в парк Воровского, сел на ту же скамейку, на которой сидел однажды, когда сзади неслышно подкралась Анджела Дэвис и приставила к его виску револьвер. Это было небезопасно – поздним вечером находиться в парке Воровского одному, но Илья как будто не испытывал страха – наоборот, он время от времени нетерпеливо вертел головой, словно ожидая, что кто-то подойдет, и удивляясь, что никто не подходит. Так никого не дождавшись, а лишь замерзнув, Илья поднялся и направился к «Макдоналдсу», то выбивая зубами дробь, то бодро напевая:

Ту-у-ду-у-ду-ду-ду…

В «Макдоналдсе» он с удовольствием умял полдюжины гамбургеров и выпил три больших стакана клубничного коктейля, отчего замерз еще больше.

ЖЭК, он же Совет ветеранов, был закрыт, и в школе, где училась Анджела Дэвис, не горело ни одного окна.

На привокзальном базарчике зябли унылые кавказцы, Илья спросил их про корейца, торгующего корейской морковью, и они ответили, смеясь, что кореец женился. Илья тоже засмеялся.