Отец наших отцов

Самец получает от вожака удар кулаком. Беспричинно расправившись с прежним вожаком, нынешний никак не успокоится и колотит самцов во избежание мятежа. Достается и самкам поблизости. Детей он пугает оскаленными зубами. Схватив палку, он что есть силы лупит ею по земле.

Все забиваются в угол. Некоторые принимают позу подчинения, показывая, что не желают оспаривать его положение главаря стаи. Самки встают на четвереньки, задирают зад – поза для случки.

Но ему это неинтересно. Он взвинчен и сам себя подзаводит. Его истерический визг означает: «Вы мне не нужны. Я хочу всех вас поколотить. Не нравится – скатертью дорожка!»

Некоторые не прочь бы убраться, но привыкли к стае, преданы ей. Что может один из стаи сам, в одиночку? Своей эволюцией они обязаны именно коллективной жизни. Все знают, что по одному превратятся в подвижные жертвы для хищников. Весь импровизированный ритуал, разыгранный вождем, призван об этом напомнить. Если им есть кого бояться, то это он.

Постепенно, утомленный своей самоэкзальтацией, он успокаивается, еще разок-другой пинает труп бывшего вожака и в конце концов объявляет, что пора продолжить путь на север.

Все бодро возобновляют движение. Каждый стремится показать вожаку, что усвоил урок. Они никогда не станут оспаривать его власть.

14. Рифт

Журналисты быстро умываются колодезной водой. Исидор Каценберг тайком отдал Лукреции молоко – женскую пищу. Молоко с кровью не казалось ему приемлемым вариантом завтрака.

Было еще очень рано, когда, поблагодарив масаи за сердечный прием, они продолжили путь. Солнце еще не взошло, когда они добрались до Рифта. При слабом свете мерцавших в темно-сиреневом небе звезд они подошли к краю трещины шириной метров в сто, метров в шестьдесят глубиной.

Там, внизу, бежала река.

Они нагнулись и заглянули вниз. Там искрилась бледная серебряная лента. Контраст между темно-сиреневым небом и серебром потока делал картину феерической. Черные деревья со слабо отражающими свет листьями тянули ветви в бесконечном театре теней.

– Вот и Олдувай. Еще недавно это была просто речушка в ущелье, но теперь она раздулась от дождей.

Тишину нарушили не Лукреция с Исидором, а рослый самоуверенный чернокожий, выросший у них за спиной. Одетый по-западному, в рубашку и бежевые брюки, он был вооружен теодолитом землемера. Было еще холодно, из его рта вылетал пар.

– Мельхиор М’ба, – представился он. – Любуйтесь, здесь красивейший восход.

Для вящего наслаждения он достал из багажника своего автомобиля три раскладных кресла и разлил из термоса по стаканчикам ароматный напиток.

– Чай с бергамотом, – объяснил он. – Помогает оценить магию восхода.

Казалось, Мельхиор все предусмотрел, вплоть до появления гостей. Он предложил им одеяла, в которые они поспешили замотаться, чтобы терпеливо ждать назревавшее важное событие.

Вскоре медленно взошедшее над ущельем Олдувай солнце постепенно озарило грандиозную панораму. Под его лучами пробуждалась жизнь, там и сям вспыхивали ослепительные краски, природа во всей ее полноте приходила в движение.

Внизу, в разломе, радостно оживала несчетная фауна: слоны, гиппопотамы, зебры, страусы, реликтовые носороги, чей рог еще не пошел на изготовление порошка-афродизиака, антилопы гну, гиеновидные собаки, гиены, гепарды, леопарды, львы, буйволы и газели, запрыгавшие, как на пружинах.

«Священное место, – пронеслось в голове у Лукреции. – Возможно, самое священное на свете».

– Здесь родился человек, – молвил Мельхиор, как бы отвечая на ее незаданный вопрос.

Не вызывало сомнения, что первый человек, кем бы он ни был и в чем бы ни заключалась его тайна, появился именно здесь. Исидор подумал, что это место больше любого другого заслуживает прославления. Возвращение в Эдем! Мысленно он уже организовывал паломничество со всего мира сюда, в начало начал. Он уже видел представителей всех континентов, всех государств, всех вероисповеданий, людей всех цветов кожи, всех культур, которые, сменяясь, дают здесь отчет, что народ каждого из них и он сам сделали с даром принадлежности к человеческому роду, полученному здесь, в ущелье Олдувай. Воистину, это было бы самое прекрасное, самое простое, самое естественное из всех паломничеств – к месту рождения человечества, чтобы отчитаться в том, кто как поступил со своей принадлежностью к нему. При этой мысли Исидор улыбнулся. Он почувствовал себя заключительным звеном долгого и тяжкого пути. Бескрайняя картина разлома наполнила его до отказа. Здесь не требовалось ни монумента, ни пирамиды, ни храма, ни священного камня, ни тысячелетнего дерева: вся эта долина сама по себе была Храмом. Он зажмурился, чтобы полнее пережить все то, что творилось у него внутри в этом месте.

Лукреция и Мельхиор тоже погрузились в противоречивые раздумья. Здесь каждый вольно-невольно подводил итог трех миллионов лет человечества, а также, вынужденно, считаным десятилетиям собственного существования.

– У вас есть своя гипотеза появления человека на Земле? – спросила Лукреция Немрод.